Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

— Мне все понятно, а главное, что ты мастер убеждать. Язык у тебя почище колотушки! — захохотал Мудрец, садясь на кровати.

— Я умею не только убеждать, но и действовать! А теперь скажи: что делает для тебя У Дуань?

— Пытается пристроить меня в муниципалитет, но говорит, что сейчас там есть только вакансия письмоводителя. Я ему сказал, чтоб не старался зря, что лучше я умру с голоду, чем пойду служить жалким писарем за двадцать юаней!

— Как, ты отказался ?! Хорош! — взволнованно воскликнул Оуян, покачав головой. — Ну, дорогой Чжао, с подобными замашками не быть тебе чиновником!

— Не быть так не быть, а в писаришки не пойду! — преисполненный уважения к собственной персоне, отрезал Мудрец.

— Ну, а если бы я попросил тебя пойти на эту должность, а жалованье отдавать мне? Ты бы согласился?

— Двадцать юаней я и так готов тебе давать, незачем мне ради этого позориться. Могу даже пристроить тебя на эту должность, если ты жаждешь переписывать бумаги.

— Но для начала надо уметь писать, а это дело нешуточное. И все–таки я уважаю тебя за благородство! Ладно, черт с ней, с этой должностью, поговорим лучше о другом: в субботу, в три часа, ты можешь встретиться с Ван в чайной «Павильона синих облаков»…

В «Павильоне синих облаков» торговали национальными товарами: бамбуковыми мечами и пиками, покрытыми оловом, масками демонов, размалеванными красной краской, обозначающей кровь, но коронным номером павильона была столичная опера или, в просторечии, «две флейты» [56] Такое название связано с тем, что первоначально в оркестре китайской столичной оперы главные музыкальные партии исполнялись на двух флейтах. , которую представляли в чайной. Наслаждаться «двумя флейтами» могут только истинные китайцы, а истинный китаец — это человек с железными ушами и животом, способным вместить три чайника чаю и десять тарелок тыквенных семечек [57] В старом китайском театре во время представления принято было есть . С такими физическими данными он спокойно может возлежать в кресле под оглушительный звон гонгов и дьявольское завывание флейт. Любопытно отметить, что подобной музыкой услаждают свой слух лишь дикие племена и цивилизованные китайцы. Китайская цивилизация неповторима именно потому, что единственная в мире сохранила в себе черты варварства: дикари питают слабость к барабанам, огромным трубам, и китайцы тоже; дикари поклоняются различным животным, и китайцы до сих пор не оставили в покое черепах, лис и зайцев. Но у китайцев еще есть Конфуций и царь Гуань [58] Царь Гуань (Гуань–ди) — китайский национальный герой III в. Гуань Юй, позднее канонизированный. , ездивший на коне по имени Красный Заяц. Дикарям просто так нравятся ударные инструменты, а китайцы даже в звучании гонгов и барабанов слышат подъемы, спады, паузы и кульминации. Отсюда видно, что китайская цивилизация действительно неповторима, возникла в глубокой древности и называть ее можно либо дикой цивилизацией, либо цивилизованной дикостью.

Некоторые заморские черти именуют всякий дурной запах китайской вонью, а любую странную или грязную пищу — китайской жратвой. Но если бы они вникли в суть дела, то непременно раскаялись бы и сказали, что китайский организм самый развитый и совершенный на свете. Ведь у китайцев железный нос, не улавливающий никакой вони, и медный желудок, способный переварить не только тухлые яйца столетней давности, но и жареные камни. А чтобы заморские черти ощутили всю прелесть китайской музыки и пения, их надо сводить в чайную «Павильона синих облаков». И тогда, если они не умрут сразу или не упадут в обморок от шума и грохота, то закалят свои уши, перестанут называть китайскую музыку дикой и поймут, что до сих пор уши у них были никуда не годными.

Придя в чайную, Оуян и Мудрец выбрали уютный кабинет, сели и стали ждать барышню Ван. Исполнители «двух флейт» уже начали ожесточенно бить в гонги, строго соблюдая все кульминации и паузы и совершенно не щадя бедных слушателей. Стукнув так раз, другой, третий, музыканты объявили первую пьесу: «Учитель престолонаследника возвращается во дворец». Появившийся на сцене главный герой тут же замычал, захрюкал, а потом вроде бы залаял. Эта звериная симфония всколыхнула всегда дремавшую в Мудреце любовь к театру. Он мотнул головой и, щелкая тыквенные семечки, замурлыкал: «О великий учитель, вернись во дворец!..»

В промежутке между двумя ариями Мудрец спросил Оуяна:

— Она точно придет? А то в прошлый раз, когда было заседание женского союза, ты меня надул!

— Конечно, придет, — откликнулся Оуян, но как–то неуверенно.

Прошло еще полчаса. Они щелкали семечки, пили чай, Оуян успокаивал Мудреца, хотя сам волновался еще больше… Опустела уже третья тарелка с семечками, а Ван так и не появлялась. Мудрец начал в бешенстве теребить ухо, лицо Оуяна покрылось красными пятнами. Вдруг портьера колыхнулась, друзья разом встали, но тут же снова сели, потому что вместо Ван в кабинет вошел пожилой слуга в синем холщовом халате, держа в руке конверт.

— Кто из вас господин Чжао?

— Я.

— Вам письмо от барышни Ван. — Слуга обеими руками почтительно подал конверт Мудрецу. — Ответ будет?

Мудрец и слова не успел вымолвить, как Оуян с улыбкой обратился к слуге:

— Садись, выпей чайку на дорогу!

— Спасибо, не хочется.

— Садись, садись! — повторил Оуян и с необычайным радушием налил слуге чаю. — Ты из пансиона Пекинского университета, от господина Ли?

Слуга настороженно взглянул на Оуяна и ничего не сказал.

— Говори, не бойся, — продолжал улыбаться Оуян. — Мы ведь с ним закадычные друзья!

— Ну да, от господина Ли. Он вообще–то не велел называть его, но раз вы друзья, зачем я вас буду обманывать…

— Молодец! Дай ему несколько монет, старина Чжао. А теперь возвращайся к господину Ли и скажи, что письмо ты передал. О нашем разговоре ни слова — это ради твоей же пользы.

Слуга поклонился, взял у Мудреца четыре мао и очень довольный вышел. Мудрец вскрыл конверт, но Оуян со смехом отобрал у него письмо и начал читать вслух:

— «Господин Чжао,

Мы с вами даже не знакомы — почему же вы меня преследуете? Вы верите Оуян Тянь–фэну, не представляя, видимо, что он за человек. Никто не вправе заставить меня знакомиться с вами, если я этого не хочу. Если вы хорошенько поразмыслите, то, возможно, поймете свою ошибку, а если не поймете и будете по–прежнему слепо доверять Оуяну, то помните, что и у меня, и у вас всего одна жизнь.

Ван Лин–ши» .

Мудрец пораженный молчал. Оуян все еще улыбался, но вымученной улыбкой, а лицо его покрылось смертельной бледностью.

Проводив Оуяна и уложив его в постель, Мудрец вернулся к себе и погрузился в раздумья. Ему хотелось поговорить с У Дуанем, но часы пробили полночь, а тот все не возвращался. Мудрец, опечаленный, разделся и уже хотел лечь, как вдруг в душу его закралось подозрение. Он накинул халат, тихонько подошел к комнате Оуяна и, прильнув ухом к двери, стал слушать. Ни звука. Мудрец осторожно приоткрыл дверь, повернул выключатель и вздрогнул от изумления: кровать Оуяна была пуста, однако его одежда и шапка висели на стене. Мудрец бросился в уборную, но и там его не обнаружил. Окончательно сбитый с толку, Мудрец вернулся в комнату Оуяна и, сев на кровать, попытался сопоставить известные ему факты. «Что же у них все–таки с Ван? Почему я, дурак, прямо не спросил его об этом?! — Мудрец дал себе две пощечины. — Ведь меня предостерегали и Ли Цзин–чунь, и У Дуань, и Мо Да–нянь, а я по глупости им не верил!»