Джон Стейнбек - Долгая долина

– Блестяще! – вскричал доктор Филипс. – Ровно промеж лопаток! Клыки почти достали до сердца.

Крыса замерла. Она тяжело дышала, как будто работали маленькие белые мехи. Внезапно она подскочила в воздух и свалилась на бок. Ноги судорожно засучили в воздухе, а через секунду крыса была уже мертва.

Женщина тут же обмякла и сонно прикрыла веки.

– Ну, каково? Ничего себе встрясочка, а? – спросил доктор Филипс.

Она смотрела на него не моргая.

– Он ее съест?

– Разумеется! Не для веселья же он крыс убивает! Он убивает, когда хочет есть.

Уголки ее губ вновь едва заметно приподнялись. Она опять перевела взгляд на своего змея.

– Я хочу посмотреть, как он ест.

Через некоторое время змей выполз из угла клетки. Его шея больше не изгибалась, но он подползал к крысе очень осторожно, готовясь отскочить в случае малейшей опасности. Затем он нежно пихнул белое тельце тупым носом и немного отстранился. Убедившись, что добыча мертва, змей принялся подбородком трогать все ее тело, от носа до хвоста, словно снимая мерки и целуя. Наконец он открыл рот и широко растянул челюсти.

Доктор Филипс усилием воли заставил себя не смотреть на женщину. Он думал: «Если она открыла рот, меня вырвет. Я сбегу отсюда». К счастью, ему удалось взять себя в руки и не обернуться.

Змей сомкнул челюсти над крысиной головой и стал понемногу заглатывать добычу, волнообразно сокращая мышцы тела: челюсти хватали, горло поджималось, челюсти хватали вновь.

Доктор Филипс отвернулся и подошел к секционному столу.

– Из-за вас я пропустил одну стадию, – с укоризной проговорил он. – Набор теперь неполный.

Он сунул одно блюдце под микроскоп, заглянул в него и рассерженно выплеснул содержимое всех блюдец в раковину. Волны утихли, и в комнату просачивался лишь влажный шепоток. Доктор Филипс открыл люк в полу и сбросил в черную воду пойманных морских звезд. Он замер над распятой и потешно скалящейся на ярком свету кошкой. Ее тело вздулось от бальзамирующего состава. Доктор Филипс перекрыл кран, убрал иглу и завязал вену.

– Кофе будете? – спросил он женщину.

– Нет, спасибо. Я скоро ухожу.

Он подошел и встал рядом с ней у клетки. Змей к этому времени целиком проглотил крысу: лишь самый кончик розового хвоста торчал изо рта, точно издевательски высунутый язык. Глотка сократилась в последний раз, и хвост тоже пропал. Челюсти резко встали на место, и большой змей отполз обратно в угол, где свернулся восьмеркой и уронил голову на песок.

– Уснул, – сказала женщина. – Я пойду. Но время от времени я буду приходить и кормить своего змея. За крыс я заплачу, пусть он ест вдоволь. А когда-нибудь… когда-нибудь я заберу его с собой. – Ее глаза будто очнулись ненадолго от пыльного забытья. – Помните, он мой! Не сцеживайте у него яд. До свидания.

Она быстро прошла к выходу и затворила за собой дверь. Доктор Филипс слышал, как она спустилась по лестнице, но шагов по тротуару так и не дождался.

Он развернул стул и сел перед змеиной клеткой. Глядя на спящего гада, доктор Филипс пытался привести в порядок свои мысли. «Я ведь столько всего читал про сексуальные символы, – думал он, – но теории ничего не объясняют. Наверное, я слишком одинок. Может, мне убить змея? Если б знать… Нет уж, не стану я молиться!»

Недели две или три он ждал ее возвращения.

«Когда придет, я просто выйду на улицу и оставлю ее одну, – решил он. – Не желаю опять смотреть на эту мерзость».

Женщина так и не вернулась. Еще несколько месяцев доктор Филипс искал ее взглядом на улицах города, а порой окликал какую-нибудь высокую темноволосую женщину, спутав ее со своей гостьей. Но больше он ее не видел – никогда.

Отчего-то это воспоминание доставляет мне удовольствие. Не знаю почему, но я вижу все до мелочей. Я возвращаюсь в тот день снова и снова, извлекая из затонувших воспоминаний новые подробности, и всякий раз они наполняют мою душу удивительным радостным теплом.

Это случилось ранним утром. Горы на востоке были иссиня-черные, но за ними уже брезжил свет, окрашенный бледным багрянцем у самых горных кряжей. Он постепенно переходил в холодный серый, а на западе и вовсе растворялся в ночном мраке.

И еще было холодно – не морозно, однако ж я то и дело растирал руки и прятал их в карманы куртки, ежился и приплясывал на ходу. Земля в долине стала лавандово-серого цвета, какой она всегда бывает на рассвете. Я шагал по проселочной дороге и вдруг случайно разглядел впереди палатку: она почти сливалась с серым воздухом. Рядом полыхнул оранжевый свет, пробившийся сквозь щели старой ржавой печки. Из короткой пузатой трубы, рассеиваясь высоко в небе, валил серый дым.

Рядом с печкой стояла женщина, совсем молоденькая, в выцветших хлопчатобумажных юбке и блузке. Подойдя ближе, я увидел, что одной рукой она держит младенца, пряча его головку под блузку, и он сосет грудь. Молодая мама ходила вокруг печки, ворошила дрова, открывая то одну заржавленную заслонку, то другую, чтобы улучшить тягу, а ребенок все это время сосал молоко, ничуть не мешая ловким, изящным движениям матери. В каждом ее действии чувствовалась легкость и отточенность. Оранжевые языки вырывались из щелей печурки и отбрасывали танцующие тени на брезентовый бок палатки.

Я был совсем близко и уже чуял запах жареного бекона и свежеиспеченного хлеба – самые теплые и приятные ароматы на свете. Небо на востоке быстро светлело. Я подошел к печке, протянул над ней руки и содрогнулся от обдавшего меня тепла. Тут полог палатки приподнялся, и на улицу вышел молодой человек, а за ним старик. Оба были в новых синих комбинезонах и синих куртках с блестящими медными пуговицами. У обоих были острые, во многом похожие черты лица.

Молодой носил темную короткую бороду, старый – такую же седую. С волос у них капала вода, на бородах и щеках блестели прозрачные капли. Они молча повернулись на восток, одновременно зевнули и полюбовались занимающимся рассветом. И только тут заметили меня.

– Доброе утро! – сказал старик. Лицо его не выражало ни дружелюбия, ни недовольства.

– Доброе, сэр, – сказал я.

Следом со мной поздоровался молодой.

Вода медленно высыхала на их лицах. Они подошли к печке и стали греть над ней руки.

Девушка продолжала сосредоточенно хлопотать, не глядя на меня. Волосы она завязала сзади шнурком, чтобы не лезли в глаза, и они болтались у нее за спиной. Она расставила на большом ящике оловянные кружки, оловянные тарелки, ножи и вилки, затем лопаткой выбрала из растопленного жира поджаристый бекон и положила его на большое оловянное блюдо. Хрустящее мясо шипело и потрескивало. Девушка открыла ржавую дверцу печурки и достала оттуда квадратный противень с пышными румяными хлебцами.