Вивьен Огилви - Невидимки за работой

— Ну-ну, не расстраивайтесь. Я понимаю. Невесело лезть в такую грязь, заниматься проституцией для этих сутенеров от литературы.

Огилви раскрывает перед читателем тайны фабрики литературы, показывает ее работников. В изготовление литературы капитализм внес технические приспособления. Массовая литература механизирована. Картотека исполняет роль штампов и форм для словесного литья. Изучается стиль известного писателя и фабрикуются подделки под этот стиль. Циник Уэлтон даже называет это полезной школой для новичков, они приобретают мастерство фальсификации. Правда, они платятся за это потерей своей индивидуальности, оригинальности. Но капиталистическое литературное производство нуждается в оригинальности лишь в той мере, в какой нужны новые модели для торгового ассортимента. Модели изготовляются немногими «известными» писателями, «китами», — вернее, акулами. Известность — это и старость, это и богатство, это и высокая гонорарная оплата. Изготовив новую модель — роман, повесть, рассказ, — «известный» больше не утруждает себя. По его модели литературные пролетарии на потогонной фабрике кроют, шьют, отливают, сколачивают продукцию массового производства.

«Известный» поэт Гарстенг, составивший себе имя певца английской патриархальной деревни, — кулак, хищный предприниматель, содержатель дома литературной терпимости. «Известный» писатель Пилгарлик не утруждает себя писанием новых произведений. Он — «заказчик». Он даст директивы фашистского характера фабрике романов, и там по этим директивам, как по чертежам, опытные мастера литературного цеха сооружают новое «его» произведение, пропагандирующее идеи прирожденного неравенства людей и власти «избранных». Заказчик требует, чтобы рабочие, мастера и монтажники изучили его стиль, его манеру. Как один из «избранных», он имеет право на свой стиль. Исполнители этого права не имеют.

В этих условиях молодому писателю, не располагающему большими денежными средствами, так же невозможно проникнуть в литературу под своим собственным именем, как невозможно рядовому рабочему стать капиталистом. Такова судьба молодого талантливого писателя Халлеса, героя романа. Ему угрожает нищета. Чтобы существовать в литературе, он должен продавать капиталу не только свой труд, но и свою душу. Журналист ли он или беллетрист — все равно. Перед ним выбор: либо пропадать, отказаться от литературы, либо продать господам гарстенгам свой талант, свои убеждения, свою личность. Халлес не борец по натуре. Он — средний буржуазный интеллигент, еще сохранивший каким-то чудом наивность и непосредственность. Огилви не приписывает ему политической сознательности и глубины анализа. Попав на фабрику-притон, Халлес не столько возмущается, сколько изумляется. Он с любопытством рассматривает своих новых знакомых — таких же рабов, как и он сам. Это все «бывшие люди». Они когда-то пытались писать под своим именем, жили иллюзиями «свободной литературы» у них было чувство собственного достоинства, самолюбие. Но капитализм выжал их как лимон, отравил их души отчаянием и горечью, превратил в циников и глубоко развратил. Она презирают себя и своих хозяев, озлоблены, несчастны и равнодушны. Это опустившиеся люди в глубоко опустившейся литературе. Молодому писателю Халлесу угрожает та же судьба. Он еще надеется на то, что ему удастся выбиться из этого страшного заведения и стать на ноги, это иллюзия в капиталистическом обществе, где иные рабочие мечтают о том, чтобы стать мелкими хозяйчиками. Но ясно, что пройдет некоторое время, и Халлес, набив руку на подражании, ка подделке, на ремесленнической. работе, растеряет все, что было в нем своего собственного, свежего, оригинального. Капитализм не щадит никого. Превратив литературный процесс в механический конвейер, он безжалостно выбрасывает за борт тех, кто ему более не нужен.

Буржуазия рекламирует индивидуализм как свою философию, свой «образ жизни». Буржуазные ученые и философы, такие же наймиты капитализма, какими являются подневольные писатели в Клигнанкорте, твердят стандартные фразы об индивидуализме как источнике свободной инициативы, оригинальности, богатства личности. Они клевещут, будто при коллективизме пропадает все это, будто происходит нивелировка личности, общая обезличка.

Эта ложь давно разоблачена и теоретически и на фактах жизни. Но она снова и снова подымает голову. Книга Огилви помогает разоблачению клеветы. Она показывает пресловутый индивидуализм буржуазии в его подлинном виде. Нет ничего оригинального и индивидуального даже в тех немногих людях, которым удалось самыми нечестными средствами подняться над массой. Что индивидуального в Гарстенге? Это обычный бизнесмен, стандартный хищник, перенесший в литературу все приемы, нравы, навыки крупного капиталистического производства. А что уж сказать о рядовых писателях? За немногими исключениями это серая, безликая масса, лишенная всякой индивидуальности. Свободная инициатива исключена в этом мире монополий. Опустошив души писателей, поэтов, журналистов, буржуазия привела их к одному идеологическому знаменателю. Она лишила их того, без чего нет ни индивидуальности, ни оригинальности — она лишила их лица, отняла у них даже имя.

Капитализм представлен в книге Огилви как общественный строй, убивающий личность в массах для того, чтобы поддерживать культ личности миллионеров, в действительности столь же «индивидуальных», как байковый билет со стершимися изображениями.

Капитализм обезличивает не только работников литературы, он обезличил и литературу. Он заменил оригинальное творчество массовым «чтивом», породил расхожую дешевую и по цене, и по содержанию макулатуру, в которой легкость вытеснила все другие качества. Капитализм до крайности, до предела снизил идейный и художественный уровень литературы. Это вынуждены признать и самые снисходительные критики современной английской беллетристики. Занимательность — это важное требование, предъявляемое к литературным произведениям. Скука убивает самый идейный роман. Но когда занимательность превращается в единственный критерий литературы, когда она становится самоцелью, когда мысль изгоняется из произведения, чтобы не мешать занимательности, то и получается то «чтиво», которое одинаково пригодно и для поезда, и для развлечения в осенний день, и на сон грядущий — лишь бы проглотить, не обременяя ни души, ни ума.

Капиталистическая техника в литературе, как и в кино, породила специалистов по части занимательности — мастеров трюка, фантастических выдумок, «острого» сюжета, невероятных ситуаций. Так называемая «револьверная» литература строится на всех этих приемах, художественное убожество которых рассчитано на самые невзыскательные вкусы. Идеальный читатель для этих мастеров «выдумки» — кретин. На оболванивании читающей публики и держится массовое производство «чтива», своей кажущейся политической безыдейностью преследующего вполне определенные политические цели: отвлечение читателей от политики. Известно, что рекорд в развращении читающей публики поставила американская литературная промышленность. Книга Огилви убедительно рисует американизацию Англии и в этом отношении.