Вивьен Огилви - Невидимки за работой

Произведение Огилви закономерно заканчивается выступлением американского капитала. Сатира писателя достигает наибольшей остроты в разоблачении англо-американского капиталистического содружества. Мистеру Купферстечеру, приехавшему в Англию как в колонию США, размах заведения с продажными писателями кажется мизерным. Он задумывает на американские миллионы создать крупнейшую монополию по скупке английских писателей и журналистов. Эта сатирическая картина далека от преувеличения и гротеска. Она опирается на подлинные факты. Скупка на корню издательств, газет и журналов в Англии американскими капиталистами осуществляется после войны в широких размерах. На это затрачиваются крупные суммы из средств, ассигнованных на антисоветскую и антикоммунистическую пропаганду в Европе и в других странах. Купферстечер — это не вымышленная по сути своей фигура. Выдуман лишь водевильный финал затеянной сделки.

Исчерпывается ли общая картина современной английской жизни и литературы теми сатирическими образами, которые столь показательны в книге Огилви? Конечно, нет. Показана важнейшая сторона этой жизни, преобладающая, отражающая то, что происходит в буржуазной культуре, — вернее, в буржуазном бескультурье Англии. Есть и другая сторона. О ней свидетельствует сама же книга Огилви, его личность. Есть новые силы, растущие из народных низов, из рабочего класса. Есть молодые писатели, которые не хотят продавать себя и не продадут. Есть борьба за честную, независимую литературу, которая служила бы не для развлечения, а играла идейно-воспитательную роль, — борьба за литературу высокохудожественную, оригинальную. Есть уважение к славным вековым традициям английской литературы и желание возродить эти традиции. Это не только коммунистическая литература, прокладывающая свои путь в труднейших условиях. Огилви бесконечно далек от марксизма, от коммунизма. Его сатира не претендует на глубину. Но в ней горячо выражен протест честного писателя против всевластия капиталистической пошлости. Огилви требует очищения литературы от сводников, от унизительного служения беспринципным торгашам. Он выступает в защиту независимости литературы от предпринимателей-капиталистов, в защиту свободы печати, растоптанной буржуазным строем. Наконец, в книге Огилви ярко говорит чувство оскорбленного национального достоинства. Он выражает настроения миллионов англичан, которым невтерпеж становится наглое хозяйничанье американцев-капиталистов в Англии.

Злым обличением американизации Англии звучат слова на обеде в заведении Гарстенга:

«Цель наша — чтобы под воздействием литературы, которую мы выпускаем, люди за границей перестали слушать коммунистов. Вы, несомненно, увидите в Лондоне некоторые наши журналы: „Все или ничего“, „Проказы любви“… Они весьма популярны и выставлены во всех витринах на Пикадилли, на Лестер-сквере и Прэд-стрит… Мы считаем, что американская красавица, портреты которой вы увидите во всех наших изданиях, стала жрицей-весталкой международной демократии… Мы добьемся того, чтобы американская красавица проникла за железный занавес, как она проникла в Западную Европу, в Японию, в Грецию и Корею, — это была первая ступень обучения американскому образу жизни» (стр. 133).

Пресловутая «пин ап гёрл», которая украшает собой обложки американских журналов, выглядит в сатирическом изображении английского писателя как продажная красавица с Бродвея. Она предшествует или сопутствует устройству военных баз США в государствах Западной Европы и Азии. Это — символ в реалистическом романе Огилви. И символичен конец этого романа. Американский предприниматель Купферстечер вынужден бежать, избитый и осмеянный. Это — художественное переложение популярного лозунга: «Американцы, убирайтесь домой!»

Конечно, в сатирическом романе это изгнание американского завоевателя английского книжного рынка выгладит карикатурно и водевильно. Но заканчивая таким образом свое произведение, Огилви шел навстречу широко распространенным настроениям.

Советского читателя книга Огилви знакомит с изнанкой демократии. Ее распад и гниение изображены с убедительностью реалистической сатиры.

Д. Заславский.

Посвящается моей жене.

Въезжая в деревню Плэдберри, автобус замедлил ход и остановился у трактира «Конюх и лошади». Единственный пассажир вылез, выволок свой чемодан и поставил его на землю. Автобус, трясясь и подскакивая, двинулся дальше и скоро исчез из виду. Пассажир осмотрелся по сторонам.

Деревенская улица была безлюдна, но на скамье у входа в трактир неподвижно сидели в ряд какие-то люди, а на ветхом, видавшем виды столе перед ними стояли пивные кружки. Молверн Халлес, подняв свой чемодан, направился к этим людям, и вдруг вся компания сразу ожила, задвигалась, как будто киноленту снова пустили после остановки. Они качались из стороны в сторону и то поднимали кружки, то с грохотом ставили их обратно на стол, утирали рот тыльной стороной руки, громко чмокали губами. Сидевший с краю мужчина поднялся и стоял у стола, опираясь на свой пастуший посох и жуя соломинку. На нем была длинная, до колен, холщовая блуза.

Вдруг все, как по команде, затянули песню. Молверн Халлес, не дойдя до них, круто остановился. Слова песни были ясно слышны:

Молверн не знал, что и думать. «Господи, помилуй!» — буркнул он про себя и подошел ближе.

Один из сидевших весело помахал ему кружкой и крикнул:

— Здорово, молодой человек! Что-то не припомню, чтобы я вас встречал в здешних местах. Приезжий, должно быть, а?

Все затянули второй куплет, только один встал и шагнул навстречу Молверну.

— Вы из этих… из газетчиков, сэр?

— Нет, — ответил Молверн, все более и более недоумевая. — Я приехал в усадьбу. Не скажете ли, как туда пройти?

Его собеседник повернулся, замахал рукой остальным и крикнул:

— Все в порядке, ребята! Незачем глотки драть!

Певцы мгновенно умолкли.

— Так вы, должно быть, Халлес? Наша секретарша предупредила меня, что вы можете приехать этим автобусом, и велела вас высматривать. Но сюда ждут сегодня репортеров от газеты, и мы подумали, что вы — один из них. Вот на всякий случай и разыграли деревенских простаков. Я говорил, что не приедут они так рано, но Гарстенг требовал, чтобы мы пошли сюда ломать комедию. Это Артур Гарстенг — тот, известный. Он затевает сегодня вечером грандиозное представление и вообразил, что репортерам другого дела нет, как приезжать с утра и торчать тут целый день. Дьявольское самомнение!.. Ну, пойдемте, я вас познакомлю с нашими. Да, забыл представиться: Чарлтон, Эндрью Чарлтон.