Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

Лотта затянулась сигаретой, ее сознание уже переключилось на мирское.

– Кто эти люди, с которыми ты встречаешься?

– Я же говорил тебе, дорогая. Маленький мальчик и его мать. Странно… много лет назад мне казалось, что я влюблен в нее. И каким-то странным образом я почти ненавидел ее.

– Вижу, ты продолжаешь ненавидеть. Больше ничего другого.

– Можешь в этом не сомневаться… Но, Лотта, ты меня не любишь на самом деле.

– Значит, ты хочешь, чтобы тебя любили? Всем сердцем. И розовые розы у двери.

– Не издевайся, Лотта. Я имею в виду что-то более глубокое… на что можно опереться, когда нужно… не тогда, когда ты на седьмом небе.

Она рассмеялась:

– Когда на темной улице на тебя лает собака.

Это был единственный раз, когда я по ошибке попытался довериться ей. Я молчал. Возможно, она почувствовала, что причинила мне боль. Она быстро сказала:

– Ах! Любовь, от нее одни неприятности. Ты мне очень нравишься. Мы дарим друг другу море удовольствия. И я не добытчик золота.

– Золотоискатель, – поправил я.

Она повторила слово, рассмеялась и обняла меня:

– Давай… зачем любовь – будем просто наслаждаться.

Было без четверти пять, когда она встала и оделась.

Лежа, руки на затылке, я наблюдал за ней одним глазом. В комедии жизни нет ничего приятней, чем красотка, снимающая белоснежные трусики, – можно наблюдать все эти манящие пастельные полутона. В обратном процессе надевания трусиков, уже вступившем в силу, есть что-то мещанское. Опускаем занавес, закрываем лавочку. Но в своей идеально сидящей саксонской униформе с кокардой на шапочке, вовсе не вызывающей, а элегантной, она была умопомрачительно хороша. К этому времени я уже слегка пожух, а она расцвела.

– Мы должны спешить, иначе я опоздаю.

Я вздохнул и поднялся с кровати. Мои колени скрипели. Я больше не был молодым и сильным.

– Ненавижу так быстро расставаться, Лотта. После того как ты была так близка… это ненормально.

Она покачала головой:

– Ты славный, Лоуренс, я тебя так люблю. Никогда не думала, что могу иметь такие чувства к англичанину. Не порть все своим сентимизмом.

– Сентиментальностью, – печально поправил я. – И я шотландец.

Я подогнал машину к главному входу, и мы поехали в аэропорт. Можете ругать меня за то, что я переоцениваю Цюрих, заявляя, что аэропорт Клотен лучший в Европе – тщательно продуманный, безукоризненно чистый, с первоклассным рестораном и баром, где подают лучший кофе, который я когда-либо пил. Стоя мы выпили по чашечке эспрессо. Как обычно, у стойки B. E. A. [158] «British European Airways» – Британско-Европейские авиалинии. никого не было, но, вернувшись с другой стороны, где было немало шумных швейцарских служб, Лотта принесла не очень приятную новость:

– Твой рейс опаздывает на семьдесят минут.

– О черт!

Она показала в дразнящей улыбке все свои отличные зубы:

– Ты должен сидеть и мечтать обо мне, liebling [159] Любимый, милый (нем.) . . С твоим таким нежным сердцем. И послушай, когда твои друзья прилетят, я быстро проведу их через таможню прямо к тебе.

Я отправился к нижнему бару, нашел тихий уголок и заказал кирш. Внезапно я почувствовал усталость и необъяснимую депрессию. Нет, не необъяснимую – это была обычная печаль после соития. Мне пришло в голову изречение Августина: Post coitum omne animal triste est [160] Каждая тварь печальна после соития (лат.) . . Как верно, как бесконечно верно! Обычно я могу не обращать внимания на это, но, увы, не сегодня. Ее сарказм по поводу моих тайных иллюзий удручил меня. И какой же я дурак, трачу свое время и силы, по сути, трачу свою жизнь на эти пустые легкомысленные подачки. Лотта вовсе не плоха, но кто я ей на самом деле? Партнер для «сладкого-пресладкого». И хотя она едва ли была неразборчива в связях, я мрачно допускал, что я не единственный, кто разделяет с ней ее подозрительно широкую и упругую кровать. Но это была наименьшая из причин моей подавленности. Это настроение так и накатывало, это знакомое проклятое настроение, подложечный синдром или, если хотите, психологический удар под дых. Спасения не было. Никогда. Даже в качестве вероотступника я не мог избежать чувства вины. Я был воспитан на понятии греха во всех его вариантах – греха простительного и греха смертного; последний, если он не прощен, был прелюдией к проклятию. Ах, добродетель, это всеохватное слово, эта всегда ускользающая суть добра!

О, выброси это, Кэрролл, из головы. Ты же взрослый, вот и будь им. Ты давно отказался от этого хлама. И кому это нужно сегодня? И если ты хочешь поспорить, разве недавняя Комиссия христианских церквей [161] Комиссия христианских церквей (The Great Commission Association of Churches) – Великое объединение евангелических церквей, начавшееся в США в 1965 г. и признанное полноправным движением в 1970 г. практически не освятила все формы добрачного секса, дополнив их в качестве вишенки на торте освящением практики самообслуживания и послав три христианских привета «Любовнику леди Чаттерлей»? [162] «Любовник леди Чаттерлей» – роман английского писателя Дэвида Лоуренса, опубликованный в 1928 г. и вызвавший большой скандал. Из-за многочисленных откровенных сцен сексуального характера был запрещен во многих странах.

С трудом я заставил себя подумать о приближающейся встрече, хоть и нежелательной, но все-таки заставляющей меня чего-то ждать. В каком-то смысле интересно снова увидеть Кэти и проверить, осталось ли что-нибудь от того моего юношеского взгляда на нее. Гадая, я пробудил слабые воспоминания и, подкрепившись еще одним киршем с внушительным клубным сэндвичем, поплыл мыслями обратно в Ливенфорд, в тот насыщенный событиями день и к событиям, ему предшествовавшим, когда я в последний раз видел Кэти Консидайн и Фрэнсиса Энниса, в день рукоположения Фрэнка.

Лето того года было более чем прекрасным, и в то последнее августовское утро, когда я отправился в путь с вокзала Уинтона, в безоблачном небе благосклонно сияло солнце.

Поезд был местным, и пока он медленно, с остановками на нескольких станциях, двигался к Ливенфорду, у меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять о событии, которое вынудило меня направиться туда. На самом деле эта поездка была мне совсем некстати, поскольку, окончив месяц назад M. Б. (медицинский бакалавриат) в университете, я нанялся судовым хирургом на грузо-пассажирское судно «Тасмания», курсировавшее между Ливерпулем и Сиднеем, которое должно было отправиться в рейс вечером следующего дня после церемонии. Но я пообещал Фрэнку быть рядом в такой важный для него день, хотя, с тех пор как, поступив в университет, я уехал из Ливенфорда, мое общение с ним, не говоря уже о моих визитах в город, свелось к минимуму. Внезапное решение Фрэнка стать священником, столь логичное в некотором смысле, застало меня врасплох. Он никогда не говорил со мной о своем призвании, хотя в его случае я давно подозревал что-то подобное. Я уже догадался, что подспудное неприятие им образа жизни отца, в чем, возможно, он никогда не отдавал себе отчета и никогда не признавался, отвратило его от того, чтобы продолжить медицинскую практику Энниса-старшего. Но до этого он намеревался стать учителем и отправился на учебу в Эдинбург, чтобы получить диплом магистра искусств (M. A.). И, помимо всех других намерений, его будущее было сосредоточено на Кэти, их брак мыслился как нечто само собой разумеющееся, практически предопределенное. Что могло испортить всю эту музыку? Неожиданное решение Фрэнка посвятить себя Богу? Может, это присносущий Дингволл оказал на него давление? В этом я был склонен усомниться, вспомнив об инциденте, когда Канон, задержав меня после одной из наших пятничных встреч, схватил меня за воротник и тряс так, что у меня заклацали зубы.