Альберт Бехтольд - Петр Иванович

В то время была такая игра, в которой юноши мерились силой и состязались в храбрости: они пускали катиться вниз с горы колесо, и тот, кто мог колесо поймать руками, не сходя с места, – нельзя было даже пошевелиться, не то что упасть – тот становился на целый год царем среди мальчишек и, конечно, властелином девичьих сердец, о чем нетрудно догадаться. И этим царем всегда становился Нарзан; никто другой не мог его победить, как бы ни старался.

И тогда мальчишки решили прибегнуть к хитрости. Они пошли к Нарзану и спросили его, решится ли он схватить колесо не руками, а голой грудью? Это был бы подвиг, совершив который он стал бы царем на все времена!

Нарзан, конечно, согласился.

Но это должно быть особенно большое и особенно тяжелое колесо!

И такое он согласился поймать.

И его запустят с вершины самой высокой горы и в самом крутом месте!

И с этим Нарзан согласился, еще и рассмеялся, мол, они могут делать, что хотят, он даже не станет смотреть за ними.

– Слово чести?

– Слово чести!

Вот они и устроили свою ловушку: забили по краю колеса гвозди длиной в ладонь, целый мешок, и запустили с огромной силой с вершины самой крутой горы.

А доверчивый добрый Нарзан стоял под горой, окруженный толпой народу, протянул руку и принял колесо на обнаженную грудь.

И когда он заметил, что он умирает, от боли и горя потекли по его лицу слезы и стали капать на землю.

Из этих слез и возник источник целебной воды Нарзан.

Все это и еще многое другое рассказывали Ребману, так что можно понять, что его сердце радостно забилось, когда он услышал, что, возможно, он сможет на долгое время остаться в этом замечательном горном Кисловодске.

Неужели это, и вправду, произойдет?

Да, в самом деле, так все и случилось.

Солнечным октябрьским утром Пьер Орлов в сопровождении Ребмана отправился в Кисловодскую Гимназию. Пьеро в новой с иголочки униформе: брюки с обшлагами гармошкой – на случай если он еще вырастет – длинная серая гимназическая шинель до самых ботинок и новехонькая фуражка с блестящим гербовым знаком. А под ней – гладко обритая голова. Он выглядит точно как рекрут, впервые вышедший в форме в город. И он боится, хотя и не показывает своего страха; но это видно по его бледности и нервозной скованности движений. Это уже совсем не тот мальчик из усадьбы.

Остановились они на вилле директора, что в паре сотен шагов от гимназии. У каждого своя большая и солнечная комната, у Ребмана даже с балконом; комната Ребмана проходная, и Пьер должен всегда через нее проходить, так распорядилась маман. И еще она желала, чтобы дверь между двумя комнатами была открыта днем и ночью! Об этом Ребману на хорошем немецком сообщила госпожа директорша, как только они вселились. Ребман ответил ей на это полным удивления взглядом. Эта высокая женщина с длинным, острым, словно нож, носом, с первого взгляда ему не очень-то понравилась:

– Как хорошо вы говорите по-немецки!

– Надо полагать, я ведь немка! – ответила она гордо.

Господин директор, однако, русский; красивый статный мужчина лет сорока. Когда он в униформе, можно его принять за морского офицера высокого ранга. Сначала он хотел сам забрать Пьера, это было бы лучше, сказал он, чем появиться уже после начала учебного года. Но госпожа директорша была против, она полагала, что это бы попахивало протекционизмом, и что Месье должен непременно явиться с ним вместе, он же для этого здесь! Так все и случилось, господин директор не позволил себе возразить ни слова. А Месье тем более.

И вот они подходят к довольно скучной кирпичной коробке под зеленой крышей и со множеством окон, и невольно Ребман вспомнил, как он сам таким же октябрьским солнечным утром и тоже уже посреди учебного года переступил порог Шафхаузенской семинарии. Только он не был единственным сыном помещицы благородных кровей. «Сегодняшним утром и теми, что за ним последуют, я ему не завидую, – думает он, – и не хотел бы оказаться на его месте».

Они вошли в здание. Старый школьный слуга показал им дорогу в классную комнату.

Пьер обратился к Ребману:

– Было бы лучше, если бы вы не провожали меня дальше.

Но Ребман энергично качает головой:

– Не может быть и речи, я зайду вместе с вами!

Как только они открыли дверь, в классе воцарилась полная тишина – до того оттуда доносился такой шум, словно там бушевало сто чертей. Первое, что бросилось Ребману в глаза, что это все были маленькие мальчишки-кадеты, совсем еще кнопки, ни один не достанет его воспитаннику и до плеча. Он не успел додумать до конца, а уже как по команде все заорали вокруг:

– Здоровенный Голиаф с нянькой! А где же маменька?

Пьер стоит, словно его хватил удар, лицо побелело, взгляд, как у затравленного зверя, увидевшего охотников. Но он тут же овладел собой – Ребман навсегда запомнил эту невероятную силу воли своего четырнадцатилетнего воспитанника. Тот с улыбкой обернулся к нему, виновнику всей этой истории, и вежливо, но с достоинством настоящего принца сказал:

– Благодарю за сопровождение, Месье.

После этого он закрыл за собой дверь и вошел в класс.

В обед, когда Ребман хотел встретить своего воспитанника, он уже издалека увидел его. Месье остановился на месте, чтобы полюбоваться спектаклем: два или три десятка мальчишек повисли на «Великане-Голиафе», словно стая такс на огромном олене, которого они поймали, и каждая старается выщипать из его шерсти клок. Но тут он пустился бежать. И только так ему удалось освободиться.

Дома госпожа директорша всплеснула руками:

– Петер, дорогой мой, что это они с вами сделали?! И гневно взглянула на воспитателя:

– А вы, зачем вы здесь? И не стыдно вам, что вы позволили так издеваться над своим воспитанником!?

Между тем Пьер снял фуражку и шинель, и только теперь стало видно, как его всего истаскали, издергали, исцарапали и перепачкали. Но он только сказал:

– Пойдемте, Месье, я хотел бы привести в порядок свое платье и умыться.

Госпожа директорша схватила его за руку:

– Сначала я хочу знать, как такое могло произойти. Я скажу своему мужу…

– Нет, пожалуйста, не говорите ничего господину директору!

– Да, но что же произошло? Я такого у нас не припомню. Вас что, кто-то побил?

На это Пьер с полуулыбкой:

– Не кто-то один, а весь класс, так что ничего особенного; надо же как-то подружиться, вот мы и подружились, заключив добрую солидную дружбу, о да! Пойдемте же наконец, Месье!

Они пошли к себе. Ребман взял щетку и почистил одежду Пьера. Затем сам умыл парню лицо, аккуратно, словно ребенку. И сказал:

– Так, а теперь рассказывайте. Что произошло? Я хочу знать!

– А что могло произойти, – ответил Пьер, который между тем совсем пришел в себя – как только я закрыл за собой дверь, они на меня накинулись, как стая молодых борзых собак. И вот – результат вы видели.