Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Однажды утром Ребман даже решил, что мальчик не в себе, так он был безутешен. Ребман разбудил его, как обычно, в последний момент, мол, пора вставать, уже проспали почти; затем сам побежал в ванную. И когда он вышел, то услышал крик: месье, идите скорее сюда! Напуганный, он вбежал в комнату Пьера, и что же он увидел: в кровати, неодетый, сидит Петр Николаевич Орлов в одних носках и туфлях, и собирается поверх всего этого натянуть штаны, да еще и навыворот, обшлагами кверху. Как только он увидел Ребмана, то сказал в полусне:

– Месье, я не знаю эти одевать!

Ребман невольно рассмеялся:

– Это еще что за неведомый мне доселе немецкий?

Тогда Пьер уже по-французски:

– Авэк вотр альман! Как же я ненавижу этот язык! И немцев!

На это Ребман:

– Подобные вещи в этом доме нельзя себе позволять, еще госпожа директорша услышит.

И тут Пьер с таким лицом, которого Ребман еще у него никогда не видел:

– Чего она ждет, что же мне делать?

И тут он разрыдался, как маленький ребенок:

– О, как же я ненавижу этот дом! Почему меня здесь заперли? Я ведь не такой, как Николя!

И когда он это говорил, Ребману все стало ясно: бедному мальчику ночью показалось, что его здесь заперли, как его братика когда-то в Батуме.

– Да нет же, что это вы придумали, вас ведь никто не запирал, – успокаивал Пьера Ребман. На это мальчик, почти в отчаянии:

– Маман нэ мэм па. Нет, она меня совсем не любит. Она любит только месье Эмиля, вот кого она любит! И они не хотят, чтобы я их видел вместе!

Тут все выплеснулось наружу: мальчик все знает! И Ребман в одно мгновение осознал: мальчику сейчас нужен отец, опытный, зрелый мужчина, а я что, сам еще наполовину мальчишка…

Кажется, что и госпожа директорша заметила, что с Пьером что-то не так, и, по своему обыкновению, тут же нашла решение проблемы. За обедом она объявила, что отныне дважды в неделю вечером в дом будет приходить учитель танцев, она его уже пригласила, ведь нужно иногда и какое-то разнообразие. На эти вечера она пригласила своих знакомых, разумеется, лучших людей Кисловодска, всех с сыновьями и дочерьми, так что общество будет самое благородное. И потом она сказала – таким тоном, как сообщают, что где-то оставили галоши и при всем желании не припомнят, где именно:

– Месье тоже может участвовать, так он скорее выучит русский!

Погода – имеется в виду та, что на улице – все такая же хорошая, тепло, стоит бабье лето – Галлусово летечко по-нашему [17] 16 октября в Швейцарии празднуется Св. Галлус, в этот день детям позволяют брать в садах всё, что там осталось ( прим. переводчика ). . По утрам, правда, уже появляется иней, но, когда поднимается солнце, он исчезает. А оно поднимается, кавказское солнце, с такой же определенностью, как само наступление дня, и раскрашивает небо такою синевой, что прекраснее и не вообразить.

Ребман закрывает тетрадь и книгу – он действительно учит русский, очень прилежно, прислушиваясь внимательно к произношению Пьера, – берет свое курево, и скорее из дому: «майдам» – так он прозвал хозяйку – совсем не нужно видеть, что он отправился на прогулку. Но она его все-таки заметила, эта директорша; она стоит на заднем крыльце и смотрит ему вслед; и главное ее желание, чтобы господин гувернер не чувствовал себя столь раскованно.

Сначала он спустился в Курортный парк, прошел мимо крытого павильона с залом для принятия минеральных вод, прошел за Подкумок [18] Приток реки Кубань ( прим. переводчика ). и оказался в старом татарском квартале. Здесь, кажется, не очень любят, когда чужие приходят; женщины – под черной паранжой! – сразу исчезают, мужчин вообще нигде не видно, а дети смотрят на тебя как, если бы ты был настоящим людоедом. Но сам городок действительно очень интересен, тем более для того, кто ничего подобного раньше не видел: каждый дом, как крепость, да еще громоздятся один на другом; улицы узкие, крутые и очень замусоренные, как пересохший ручей; окон вовсе нет; ворота и калитки плотно закрыты, чтобы никто, не дай Боже, не заглянул внутрь; и запах вокруг не из приятных.

Они живут еще в каменном веке, сказал Пьер, когда Ребман ему рассказал, и ему лучше прекратить свои посещения, ибо они и, правда, не любят незваных гостей, тем более иностранцев.

Ну Ребман и отправился вместо татарского предместья на гору, чтоб увидеть что-то новое. Еле поднялся, все время скользил по низкой, высохшей траве. И наверху ничего не видать, кроме голых холмов, один за другим, от Эльбруса никакого следа, даже в ясную осеннюю погоду с прекрасной видимостью.

С тех пор Ребман по утрам прогуливается по парку и доходит до вокзала, где локомотивы на круглых дисках разворачивают обратно, на Минеральные Воды.

Пьера никак не вытащить из дому. Он всегда находит отговорки, то уроков много, то пишет письма домой. На самом же деле он просто читает. В лучшем случае в воскресенье он может выйти, и то если его фрау директорша вытолкает, но только до города; там он усаживается на скамейке, смотрит перед собой и не говорит ни слова. Только однажды он спросил: а отчего, собственно, умерла ваша матушка, и долго ли ей пришлось страдать?

«И с чего это мальчик меня об этом расспрашивает?» – подумал Ребман. И почему мне запретили вручать ему письма из дому, и теперь это делает только фрау директорша?

Вскорости все прояснилось. Утром – директорша как раз ушла – прислуга принесла Ребману почту. Там было письмо на имя Петра Николаевича Орлова. И когда он его прочел – оно было из Барановичей – загадка была разгадана: мадам Орлова очевидно больна, это видно даже по ее почерку, словно письмо писала девяностолетняя старуха дрожащей рукою. А мальчик не хочет об этом говорить. Именно поэтому он спрашивал, отчего умерла матушка Ребмана; он боялся за жизнь своей матери. И поэтому он так подавлен.

Между тем начались уроки танцев. По вторникам и четвергам приходят учитель танцев с женой, которая Милочке, директорской дочке, преподает фортепиано. Они изучают с парой десятков молодых людей Милочкиного возраста основы бальных танцев. Как правило, это продолжается до полуночи, с перерывами на чай и сладости, и атмосфера при этом весьма веселая; директорша, как всегда, расписывает все в восторженном тоне, и даже господин директор время от времени приходит полюбоваться новыми успехами молодежи.

Так проходит пол зимы, собственно без зимней погоды, и не происходит ровным счетом ничего, кроме того что однажды во время воскресной прогулки Пьер спросил:

– Знаете, что сообщили в Барановичи?

– По какому поводу?

– А то, что мы, вы и я, во время прогулок больше говорим по-французски, чем по-немецки.

– Ну да, – вынужден признать Ребман не без упреков совести. Он этого вначале избегал, но после того случая утром, когда он понял, что мальчик был в отчаянии, он не хотел его мучить и стал ему отвечать и с ним говорить на том языке, который он с большим удовольствием слышит и лучше воспринимает.