Альберт Бехтольд - Петр Иванович

– Из чего? Я еще и за первый месяц платы не получил, все как-то перебивался. А здесь, в большом городе того, что у меня есть, хватит едва ли на месяц.

– На первое время довольно с тебя, а там что-нибудь подвернется. Оставайся у нас, одной коровой в хлеву больше, одной меньше…

– И куда мне теперь деваться?

– Никуда, просто оставайся и все.

– Повиснуть на шее у мадам Проскуриной? Никогда в жизни!

– Ты совершенно ничем не отягощаешь мадам Проскурину, ты остановился в «Швейцарском Доме». Для того он и существует, чтоб помогать швейцарцам в трудную минуту. Мадам Проскурина не платит ни за что из своего кармана, существует комитет, а за ним стоит консул. Кстати, ты зарегистрировался в консульстве?

– Нет, я совсем забыл об этом.

– Тогда ступай немедленно. Это ничего не стоит, кроме прогулки да рукопожатия, но за тобой всегда будет кто-то стоять в случае чего.

– Да, кто-то! Чтобы содрать с меня военный налог!

Штеттлер смеется:

– Ты как ребенок! Этот налог ты давно заплатил. Как долго остается действительным твой паспорт? Покажи-ка!

Ребман достал паспорт, который у него всегда при себе:

– Вот тут черным по белому написано «действителен до 15-го апреля 1915 года». Ты военнообязанный?

– Конечно!

– Тогда ты получил отпуск на два года.

– Ну да.

– И за два года вперед заплатил военный налог. Наша конфедерация не так щедра, чтобы всех отпускать направо и налево. Ведь за все приходится платить. Так что можешь спокойно идти и поприветствовать консула: он надежный человек, вы друг другу понравитесь. А что до остального – я бы на твоем месте сразу бы написал в Барановичи, чтобы обе стороны знали, как обстоят на сегодня дела.

Когда они вернулись в Дом, Ребман спросил, словно извиняясь:

– А что, Мисс уже уехала из Киева?

Штеттлер погрозил ему пальцем:

– Будь осторожен, дружище: красивую женщину легко заполучить, но трудно удержать!

– Да будет тебе, я просто так спросил.

– А я просто так поговорку вспомнил. Она хоть и стара, а все же лучше не скажешь.

Вечером действительно еще раз зажгли елку, и в «Доме» снова празднуют Рождество, на этот раз на русский манер, с играми и танцами. Между тем прибыло еще несколько новых швейцарцев, один – из франкоязычной Романдии, совсем молодой, еще моложе Ребмана, но уже с огромной лысиной. Когда смотришь на него сзади, можно подумать, что видишь перед собой тирольское колено. Зато брови у него, словно сивые заросли в джунглях. А голос – как у недозрелого подростка. Несмотря на это, кажется, он все равно имеет успех у дам этого «Дома». Только и слышно со всех сторон: «Месье Жеральд, месье Жеральд! «Он потрясающе подходит на роль паяца. И даже может спеть « длоо котэээ дла рюоооо жаве юно фье… » И прочий сентиментальный вздор.

– Мог бы в театре выступать, – подметил Ребман.

– Можешь брать с него пример и поучиться тому, как понравиться женщинам.

– Ну, не все же такие, а то было бы так грустно…

– Не все, только двенадцать из дюжины, а тринадцатую зовут Аннабель. Ты еще не все в этом понял. Женщины хотят, чтобы их развлекали, они хотят смеяться. Просто так сидеть с умным лицом они не желают. Я тебе верно говорю, паяц – именно то, что им нужно.

Тут все снова завертелось: Королю Джунглей аплодируют все вокруг, за исключением насмешника Штеттлера:

– О, как же он возвышен и одухотворен, этот красавец Жеральд!

Однако мадам Монмари тут же его осадила:

– Если бы и вы могли, как он! А то от вашего «духа» всех уже давно тошнит, вы брюзга и ворчун, вот вы кто! Если бы из вас выжать уксус, то хватило бы на всех! Пришлось бы позакрывать все уксусные фабрики!

Затем все снова танцуют. Ребман – с ирландкой, ее зовут Шейла. Она сделала ему комплимент, что он ловкий танцор, наверное, на Кавказе у него была большая практика в этом деле!

– Да уж, – отвечал он, – и поведал ей о жизни в Кисловодске, и как тяжело было мальчику, то есть Пьеру, вдали от дома и близких.

– Poor kid, бедный ребенок, – сочувствует она. – А в остальном они, кажется, милые люди, эти Орловы. Только Мэньин (она так и произнесла «Мэньин» с ударением на «э») ей не нравится.

– А что, разве вы его знаете? – удивился Ребман.

– Who doesn’t ? Кто же его не знает! – ответила она, и по ее тону Ребман понял, что между ними что-то произошло, но не стал расспрашивать, а просто извинился за свой школьный английский.

На это она удивленно подняла брови: видимо, он ищет комплиментов? Ей бы хотелось так хорошо говорить по-французски, как он говорит по-английски.

– En-g-lish, – так она произнесла, и острое ухо Ребмана тут же среагировало и заставило его спросить, было ли это сказано по-ирландски или по-английски.

– Kings En-g-lish it is. Это королевский английский. По-ирландски мы говорим только дома.

– А что, эти языки такие разные?

Она ничего не ответила. Только когда танец закончился и они снова сели, она сказала, что отличия есть. Но ей бы не хотелось продолжать этот разговор.

На следующий день Ребман написал в Барановичи, на имя Маньина. Он сообщал, что обдумал положение в спокойной обстановке и принял решение не возвращаться в Кисловодск – причины он подробно изложил в их беседе в поезде. Он просит его извинить, это решение далось очень нелегко, но при всем желании он не может вернуться в директорский дом. Он сердечно приветствует всех, особенно Пьера, желает ему счастья и здоровья. А также покорно благодарит мадам Орлову за доброе к нему отношение, этого он никогда не забудет. В конце он еще делает приписку, NB, по-французски с просьбой обнять от его имени Татьяну Петровну.

Когда письмо уже исчезло в почтовом ящике, Ребмана охватило то же чувство, которое он испытал в Рандентале перед зданием школы, когда написал заявление об уходе. Им овладело чувство стыда и раскаяния, охотнее всего он сейчас же забрал бы письмо назад. Но было уже поздно.

Он вернулся в дом и объявил мадам Проскуриной, что только что уволился.

Она была в ужасе:

– Скажите, что это не всерьез, ничего глупее не придумаешь!

– Это вполне серьезно, я только что опустил письмо об отставке в почтовый ящик.

– Ни словом не предупредив меня об этом? Такого я от вас не ожидала! Сначала можно было с ними поговорить!

– Я сам хотел так поступить, но потом побоялся, что вы станете меня отговаривать.

– И стала бы, конечно, стала бы! От места никогда без нужды не отказываются, тем более, не имея видов на новое. По одежке протягивай ножки, вот как говорят! Если бы у вас было хоть немного ума, вы бы потерпели, хотя бы пока выучите, как следует русский язык. С рекомендацией от мадам Орловой вы бы через два года без труда устроились на испытательный срок в одну из киевских гимназий, а потом сдали бы экзамены. Это нетрудно, ибо в вашем случае это был бы немецкий язык, а экзаменатором был бы один из ваших коллег, с которым вы к тому времени успели бы подружиться. Стали бы уважаемым и обеспеченным на всю жизнь человеком.