Дороти Паркер - Новеллы

Ты знаешь, я даже рада, что все это случилось. Я рада, что у тебя открылись глаза. То, что он сейчас себе позволил, это уж слишком. Он в Чикаго! Слыхали вы что-нибудь подобное! Как только вернется, он в ту же секунду даст тебе знать! Нет, это было самое доброе дело — сказать тебе все и заставить тебя наконец образумиться. Ни одной секунды я об этом не жалею. Стоит мне только подумать, что он там развлекается вовсю, а ты тут, по его милости, лежишь чуть ли не при смерти, я просто готова… Да, да, по его милости. Даже если у тебя не было… Хорошо, хорошо. Даже если я ошибаюсь и у тебя ничего такого не было… А я естественно могла это подумать, ведь ты устроила такую тайну из своей болезни. Даже если ничего такого не было, все равно он довел тебя до этого нервного упадка сил. Этого тоже достаточно. А ты все отдала этому человеку! Негодяй! Выкинь его сейчас же из головы!

А я говорю, что ты можешь, Мона! Тебе нужно только взять себя в руки, детка. Вот возьми и скажи себе: «Ладно, я потеряла три года жизни». И никогда больше не думай о нем. Боже мой, он же совсем не думает о тебе, моя дорогая.

Ты просто больна и очень ослабела — вот почему ты так разволновалась, крошка. Я знаю. Но ты поправишься, и все как-нибудь наладится. Ты еще можешь кое-как устроить свою жизнь. Ты просто должна это сделать, Мона. Ты же сама понимаешь, что в конце концов… Нет, конечно, ты и сейчас выглядишь прелестно, я вовсе не это хотела сказать… Но все же ты… Ну, словом, с годами ты же не становишься моложе. А ты так глупо, бесцельно проводила свои дни, забросила всех своих друзей, никуда не ходила, ни с кем не встречалась, сидела тут одна и ждала, ждала: когда Гарри тебе позвонит, когда Гарри к тебе придет… Придет от нечего делать, если не подвернется ничего более интересного! Целых три года ты не думала ни о ком и ни о чем, кроме этого человека. Ну а теперь забудь его.

Ах, детка, тебе же вредно так плакать. Пожалуйста, перестань. Он не стоит даже того, чтобы о нем говорить. Погляди на эту женщину, в которую он влюблен, и ты поймешь, что это за субъект. Ты была слишком хороша для него. Ты была слишком нежна с ним. Ты слишком легко уступила ему. И, как только ты уступила ему, в ту же секунду ты стала ему не нужна. Вот что это за человек. Он никогда тебя не любил. Во всяком случае, не больше, чем любую…

Мона, перестань! Не надо, Мона! Ну, прошу тебя, Мона! Ты не должна так говорить. Слышишь, не говори таких вещей! Ты совсем расхвораешься, если не перестанешь плакать. Ну перестань же, перестань, перестань. Ну, пожалуйста, прошу тебя, перестань! Боже мой, что мне с ней делать! Мона, детка… Мона! Господи, куда запропастилась эта дура-служанка!

Эди! О, Эди, Эди! Мне кажется, Эди, вам надо позвонить доктору Бриттону и попросить его приехать к мисс Моррисон и прописать ей что-нибудь успокаивающее. Я боюсь, что она довела себя до совершенно ужасного состояния.

Аннабел и Мидж не спеша, с надменным и праздным видом вышли из кафе. Впереди у них был свободный субботний вечер. Они только что пообедали, и как обычно в их меню вошли такие вещи, как сахар, крахмал, растительный жир и много сливочного масла. Чаще всего они съедали сэндвичи из свежего пышного белого хлеба с маслом и майонезом, толстые куски торта с мороженым и сбитыми сливками, шоколад с орехами. Для разнообразия они ели иногда пирожки, пропитанные дешевым жиром и начиненные жалкими кусочками мяса, застывшими в густом прозрачном соусе; потом они ели пирожные, — мягкие под слоем твердой сахарной глазури, сдобренные каким-то сладким веществом неопределенного желтоватого цвета, не совсем твердым, но и не жидким, как мазь, которую выставили на солнце. Иную пищу они не признавали и не проявляли к ней никакого интереса. И все-таки кожа их была гладкой, как лепестки лесных анемонов, животы подтянутые, а бедра стройные и худые, как у юных индейских воинов.

Аннабел и Мидж стали закадычными подругами почти с того самого дня, как Мидж устроилась стенографисткой в ту контору, где работала Аннабел. Аннабел, прослужив два года в стенографическом бюро, получала восемнадцать долларов пятьдесят центов в неделю; а заработок Мидж все еще не превышал шестнадцати долларов. Обе девушки жили со своими родителями и половину жалованья отдавали им.

Столы их стояли рядом. Днем девушки вместе обедали и по окончании рабочего дня вместе отправлялись домой. Почти все вечера и воскресные дни они проводили вместе. Часто к ним присоединялись двое молодых людей, но в этом квартете никогда не было постоянства; одни молодые люди уступали место другим молодым людям, и девушки расставались с ними без сожаления, да и сожалеть, по правде говоря, было не о чем, поскольку новые молодые люди почти ничем не отличались от своих предшественников. Приятные послеполуденные часы отдыха в знойные субботние дни девушки неизменно проводили вместе. Ткань, из которой была соткана их дружба не изнашивалась от времени.

Девушки были похожи друг на друга, но не чертами лица. Сходство крылось в линиях их тела, в осанке, в манере одеваться и в выборе украшений. Аннабел и Мидж делали, и весьма основательно, все то, что молоденьким девушкам, служащим в конторах делать не положено. Они красили губы и ногти, мазали тушью ресницы и обесцвечивали волосы, а воздух вокруг них всегда был пропитан благоуханиями. Они носили легкие, яркие платья, которые обтягивали им грудь и едва прикрывали колени, и туфли на высоких каблуках с затейливыми переплетами. Словом, в них было, много дешевого шика и подлинного очарования.

И теперь, когда они гуляли по Пятой авеню и жаркий ветер раздувал их юбки, вслед им летели восторженные замечания. Молодые люди, стоявшие в ленивых позах около газетных киосков, при виде их начинали перешептываться, издавать какие-то восклицания и даже — как знак высшего внимания — свистеть. Аннабел и Мидж проходили мимо, не ускоряя шага, — нет, до этого они не снисходили; они только еще выше подымали головы и решительно и гордо ступали по тротуару с таким видом, словно шли мимо коленопреклоненных рабов.

В субботние дни девушки всегда гуляли по Пятой авеню, потому что Пятая авеню была прекрасным местом для их излюбленной игры. В эту игру можно было играть где угодно, что они и делали, но около витрин больших магазинов искусство партнерш достигало особого мастерства.

Игру придумала Аннабел; или, вернее, просто усовершенствовала ее. По существу это было просто разновидностью старого словесного состязания: «Что бы вы сделали, будь у вас миллион долларов?» Но Аннабел ввела целый ряд новых правил, кое-что выкинула, кое-что уточнила, а кое-что и добавила. Как во всех играх, чем труднее в ней были правила, тем она была увлекательнее.