Дороти Паркер - Новеллы

Четверг. Просто валюсь с ног от усталости. Вчера вечер прошел божественно. «Давайте веселиться» — невообразимо очаровательно, непристойно до ужаса. Этот новый тип был там, он просто восхитителен, но меня он не заметил. Он был с Флоренс Кикер; на ней было омерзительное золотое платье, от Чипарели, фасон этот на каждой продавщице уже бог знает с каких пор. Он, верно, совсем спятил, — ведь она на мужчин и не смотрит. Затащила Олли к Уатсонам: невообразимо здорово! Все напились до чертиков. Они пригласили этих венгерских музыкантов в зеленых пиджаках, и Стиви Хантер дирижировал настольной лампой, а когда лампа разбилась, он вместе с Томми Томасом стал танцевать совсем как в балете — ну просто с ума можно сойти! Кто-то сказал, что врач советует Томми жить за городом, у него что-то невообразимое с желудком. Вот уж никогда бы не сказала! Поехала домой одна, — нигде не могла разыскать Олли. Днем пришла мисс Роз подточить мой ноготь и рассказала потрясающие новости: Сильвия Итон без подкожного укола не может выходить из дому; Дорис Мэсон знает все подробности о Даги Мэсоне и этой девице из Гарлема, Эйлин Норс нельзя оторвать от этих трех акробатов, а Стиви Рэймонд так болен, что у врачей язык не поворачивается сказать ему правду. Мне кажется, мисс Роз — счастливейшая женщина на свете. Какая у нее интересная жизнь! Заставила ее снять этот отвратительный апельсиновый лак с ногтей и покрыть мне темно-красным. Только когда она ушла, заметила, что лак при электрическом свете кажется почти черным; невообразимый ужас! Черт бы побрал эту мисс Роз!

Джо оставил записку, что дома обедать не будет, поэтому я позвонила этому новому типу, чтобы пригласить его на обед и пойти со мной вечером на новый фильм, но никто не ответил. Послала ему три телеграммы, чтобы обязательно пришел завтра вечером. В конце концов условилась на сегодняшний вечер с Олли Мартином. Просмотрела газеты, — абсолютно ничего, кроме разве того, что в воскресенье у Гарри Мотта закатывают чай с венгерскими музыкантами. Приглашу этого нового типа пойти туда со мной; у них, верно, просто вылетело из головы пригласить меня. Принялась читать книгу, но ужасно измочалена. Не могла решить, надеть ли новое голубое платье с белым жакетом или приберечь его на завтра, а сегодня надеть кремовое муаровое. Каждый раз, как вспомню о своих ногтях, прямо сердце разрывается. Злюсь невообразимо. Так бы и придушила мисс Роз, но что поделаешь?

Пятница. Подыхаю от хандры. Невообразимо мерзко. Вчера вечер прошел божественно, а фильм просто тоска зеленая. Потащила Олли к Кингслендсам. Невообразимо весело. Все просто подыхали от смеха. Кингслендсы пригласили этих венгерских музыкантов в зеленых пиджаках, но Стиви Хантера не было. У него тяжелое нервное расстройство. Умираю от беспокойства, успеет ли он поправиться, — он должен быть у меня сегодня вечером. Ни за что на свете ему не прощу, если он не придет. Повезла было к себе Олли, но пришлось отправить его домой, потому что он все время плакал.

Джо сказал дворецкому, что днем уедет за город на воскресенье, и, конечно, не снизошел, чтобы сказать — куда именно. Перезвонила всем очаровательным типам, хотела пригласить кого-нибудь пообедать и пойти на премьеру «Безрассудства белого человека», а после спектакля поехать куда-нибудь потанцевать — не выношу забираться к себе домой раньше гостей и сидеть одной. Но все были заняты. В конце концов уломала Олли Мартина. Чувствую себя невообразимо погано; ни в коем случае нельзя даже близко подходить к шампанскому, а тем более смешанному с виски. Взялась за книгу, но не могла усидеть на месте. Позвонила Эн Лаймен, чтобы справиться о новорожденном, и не могла припомнить, кто, собственно, родился — мальчик или девочка; непременно возьму себе на следующей неделе секретаря. Эн сама пришла мне на помощь, сказав, что не знает, как назвать ребенка — Патрицией или Глорией, и тут я, конечно, сразу догадалась, что у нее родилась девочка. Предложила назвать ее Барбарой — забыла, что у нее уже есть дочь Барбара. Весь день металась, как пантера, из угла в угол. Как вспомню о Стиви Хантере, так бы и разорвала его в клочья. Не могла решить, какое надеть платье — голубое с белым жакетом или пурпурное с чайными розами. Каждый раз, как посмотрю на свои отвратительные черные ногти, хочется просто выть от злости. Нет человека на свете, с которым случались бы такие ужасы, как со мной. Черт бы побрал эту мисс Роз!

Большая Ленни работала поденно в домах богатых и праздных леди — стирала их шелковое и постельное белье. Выполняла она свою работу превосходно; иные леди даже говорили ей об этом.

Это была грузная, медлительная женщина; кожа у нее была ровного темно-коричневого цвета, только ладони и пальцы рук от пара и горячей мыльной пены выцвели и стали словно гуттаперчевые. Медлительной она была из-за своего роста и тучности, да и потому еще, что вздутые на ногах вены причиняли ей боль, и спина ныла почти беспрерывно. Она не сетовала на свои болезни, и не искала от них избавления. Так случилось — напала на нее хворь, и тут уж ничего не поделаешь.

Немало бед постигло ее в жизни. У нее рождались дети, и дети умирали. Умер и ее муж, — добрый он был человек, всегда довольный тем немногим, что даровала ему жизнь. Никто из детей не умер в младенчестве. Все они доживали до четырех, до семи или до десяти лет, когда у каждого из них формировался свой характер, и свои привычки, и умение заставить себя любить; а сердце Большой Ленни было всегда широко открыто для любви. Один ребенок погиб в уличной катастрофе, а двое других умерли от болезней, от которых можно было легко избавиться, если бы дети питались свежими продуктами, жили на природе и дышали свежим воздухом. Только младшей из них, Арлин, удалось остаться в живых.

Арлин, хоть и не столь темная, как мать, но с тем же стойким матовым оттенком кожи, была высокой девушкой и такой худой, что кости ее, казалось, шагали впереди тела. Ее тонкие соломинки-ноги и широкие ступни с торчащими пятками были как у тех человечков, которых рисуют дети цветными карандашами. Она ходила, низко опустив голову, вогнув грудь и выставив вперед плечи и живот. С самого раннего возраста за ней увивались мужчины.

Арлин всегда была скверной девицей, — в этом заключалась одна из бед, постигших Ленни. Так уж случилось, и ей оставалось лишь приносить домой подарки, делать Арлин маленькие сюрпризы, чтобы она не разлюбила свою мать и не убежала бы из дому. Она приносила маленькие флакончики резко пахнущих духов, и светлые чулки из блестящего шелка, и кольца с зелеными и красными стеклышками; она старалась выбрать такие подарки, чтобы угодить Арлин. Но каждый раз, когда Арлин приходила домой, на ней были кольца более массивные и чулки более тонкие, а духи пахли резче, чем те, что могла купить ей мать. Иногда Арлин оставалась дома с матерью только одну ночь, а иногда больше недели; а потом вечерами, приходя с работы домой, Большая Ленни обнаруживала, что дочери нет — она исчезала, и о ней неделями ничего не было слышно. Большая Ленни продолжала приносить домой подарки и раскладывать их в ряд на кровати Арлин, ожидая ее возвращения.