Иван Беркутов - Собибор. Восстание в лагере смерти

И остальные, подчиняясь этому призыву, набросились на Бжецкого, стремясь скорее задушить капо и тем спасти свою жизнь, пока тот не донес на них. Однако Бжецкий повел себя неожиданно. Он не стал сопротивляться и не попытался убежать. Он щелкнул своим кнутом (и этим сдержал бросившихся к нему людей), а потом отбросил его в сторону. И остался безоружным. После чего заговорил, обращаясь в первую очередь к Печерскому:

– Да, Белжец уничтожили. Наш лагерь – следующий. Может, он будет ликвидирован уже через неделю, 15 октября, может, чуть позже. Я своими ушами слышал, как немцы обсуждали приказ об уничтожении лагеря. Они убьют всех, в том числе и нас, капо. Тот человек в поезде, которого застрелил Берг, был капо в Белжеце. Так что нас убьют вместе с вами.

Заключенные, окружившие Бжецкого, готовые его задушить, остановились. Они смотрели на капо – и словно видели его в первый раз. Сейчас это был совсем другой человек! И на его лице отражалось сильнейшее волнение. Бжецкий снова заговорил:

– Вы думаете, я шкура? А я учитель! Учитель физики из Лодзи! У меня всю жизнь указка была в руках. А теперь я здесь, я… Но я не собираюсь оправдываться. Я собираюсь… собираюсь примкнуть к вам. Я вам нужен. С моей помощью вы сможете проникнуть в самые разные помещения. Туда, куда заключенных никогда не пускают. Сможете получить важную информацию. Лейтенант Печерский! 15 октября – конец всему. И всем…

Бжецкий договорил, и наступила тишина, все молчали. Печерский внимательно смотрел на капо. Неожиданно он спросил:

– А ты эсэсовца убить сможешь?

Такого вопроса Бжецкий не ожидал! Вот так, сразу… Он растерялся и ответил:

– Я не знаю…

Печерский кивнул. Вид у него был удовлетворенный, словно он ждал именно такого ответа. Он сказал:

– Зато я знаю!

Среди гробового молчания он поднял отброшенный Бжецким кнут и отдал его капо. Сказал:

– Знаю, что ты не провокатор. Провокатор ответил бы: «Да, конечно, смогу!»

Потом повернулся к своим товарищам, оглядел их и произнес:

– Время пошло! Скоро ты получишь приказ, Калимали.

А сам он подумал, что сегодня к ним пришла настоящая удача. Такой удачей был переход на их сторону капо Бжецкого. Он действительно мог оказать восставшим неоценимую помощь.

А еще Печерский подумал, что переход Бжецкого на их сторону – хороший знак. Он говорил о том, что конец нацистского режима близок. Даже люди, которые в свое время дрогнули и согласились служить нацистам, теперь меняли свое решение.

И еще Александр вспомнил капо Блятмана. Конечно, Бжецкому было далеко до того человека из минского лагеря. Блятман пошел на сотрудничество с нацистами по приказу подполья, а Бжецкий – спасая свою шкуру. Но именно знакомство с Блятманом расширило кругозор Печерского, привело его к мысли, что и среди капо могут найтись его союзники.

С того дня, когда оберштурмфюрер Карл Френцель впервые увидел прибывшую в лагерь Сельму, его неудержимо влекло к этой девушке. Он искал ее взглядом на утреннем построении; он специально чаще, чем нужно, заходил в сортировочный барак, где она работала. Но еще верней девушку можно было увидеть в женском бараке. И этим утром Френцель направился туда. И, как выяснилось, правильно сделал…

В ту ночь Сельму сильно знобило. По лагерю ходила лихорадка; организм заключенных, ослабленный из-за плохого питания, не сопротивлялся инфекции. А нацисты и не думали их лечить – заболевших попросту убивали и отправляли в печь. Болезнь означала верную смерть.

Утром Сельма, как всегда, попробовала встать, но голова сильно кружилась, ее охватила слабость, и она снова упала на нары. И там, лежа, увидела, как в барак вошел капо Берлинер. Это был настоящий садист, убийца. Как и все капо, он был евреем. Однако Берлинер отличался тем, что был истово предан идеалам рейха и политике фюрера. То есть он, еврей, всецело поддерживал политику истребления евреев.

Обойдя барак, Берлинер обнаружил двух заболевших женщин, которые не могли идти на работу. Обнаружил – и тут же с удовольствием задушил обеих своим кнутом. Двинулся дальше – и тут увидел Сельму, лежавшую на нарах.

– Ты что, больна? – спросил он, якобы даже с сочувствием.

Сельма не успела ответить, как капо хлестнул ее плетью и заорал:

– Вставай, жидовка!

Девушка напрягла все свои силы; она знала, что последует, если она не встанет. Но подняться она не могла… Берлинер удовлетворенно ухмыльнулся. Накинул свой кнут на шею девушки и начал ее душить. Сейчас он прикончит еще и эту красотку…

Но тут перед лицом Берлинера вдруг возникла рука в лайковой перчатке, которая махнула ему: «Прекрати!»

Капо немедленно подчинился, обернулся и увидел коменданта Первого лагеря Френцеля.

– Опять в женском бараке, маньяк? – спросил эсэсовец.

– Служу великому рейху! – ответил капо, вытягиваясь по стойке «смирно».

Немец усмехнулся:

– Еврей не может служить рейху. Только умереть может, чтобы не отравлять все кругом.

Однако у коменданта не было такого оскорбления, которое могло бы задеть покореженную душу Берлинера, этого верного подручного нацистов. У него и на это замечание был готов ответ.

– Готов умереть за рейх и за фюрера в любую минуту! – отчеканил он.

Обершарфюрер сделал успокаивающий жест:

– Все, Берлинер, можешь стоять «вольно». Я уже понял: ты тот еврей, который любит фюрера сильнее, чем немцы.

Капо встал «вольно» и уже другим, деловым тоном доложил:

– Я сегодня отбраковал двоих. Эта третья. Тиф, не тиф, а работать не может. Стало быть…

Вывод был ясен – девушка должна умереть. Таково было правило, и даже комендант не должен был его нарушать. Иначе у его подчиненных могли возникнуть подозрения в том, что обершарфюрер почему-то сочувствует «жидовке». Конечно, комендант, который был господином жизни и смерти заключенных, мог иметь какие-то личные пристрастия и чудачества. И все равно возбуждать подобные подозрения, позволять одной из заключенных нарушать правила было нежелательно.

Поэтому Френцель, которого все так же тянуло глядеть на Сельму, не сказал: «Можешь сегодня лежать. Пойдешь на работу, когда выздоровеешь». Вместо этого он произнес:

– Ведь ты же здорова? Капо ошибся? Вставай!

Это было сказано так властно и в то же время так доброжелательно, с таким желанием помочь, что Сельма не могла не попробовать. Словно загипнотизированная взглядом Френцеля, она ухватилась за верхние нары – и, пошатываясь, поднялась. Обершарфюрер удовлетворенно кивнул, сказал ей:

– Иди на работу. – А капо тихо сказал: – Не сегодня…

Он не собирался тушить излишнее рвение этого странного еврея. И почему надо было считать его излишним? Фюрер поставил задачу: уничтожить все еврейское население Европы до последнего человека. А уж где и как будет происходить это уничтожение, в конце концов, неважно. Пусть капо Берлинер душит, режет, забивает насмерть столько заключенных, сколько хочет. Просто для этой конкретно девушки срок еще не пришел. Не сегодня…