Борис Виан - Пена дней [litres]

Гробоносцы вдруг припустились бегом, они громыхали башмаками по гулкой доске, а ручки черного ящика стучали о его стенки. Гробоносцы с ящиком оказались на острове намного раньше Колена и его друзей. Никого не дожидаясь, они двинулись по тропинке, с обеих сторон окаймленной живой изгородью из темнолистых кустов. Тропинка изгибалась по унылой равнине причудливыми тоскливыми синусоидами, почва была пористой и рассыпчатой. Постепенно тропинка расширялась, листья кустарника становились все более серыми, и прожилки их бархатистой плоти стали отливать золотом. Высокие, гибкие деревья перекидывали ветви с одной стороны дороги на другую, и свет, пробившийся сквозь этот свод, терял яркость, становился белесым. Дальше дорога разветвлялась на несколько тропок. Гробоносцы не колеблясь свернули направо, Колен, Исида, Николя торопились изо всех сил, стараясь их догнать. Не было слышно в деревьях птичьего щебета, вообще ниоткуда не доносилось никаких звуков, только серые листья иногда отрывались и тяжело шмякались на землю. Дорожка петляла. Гробоносцы злобно лягали стволы, и их кованые башмаки оставляли на губчатой коре глубокие синеватые рубцы. Кладбище находилось в центре острова. Если взобраться на валун, то за чахлыми деревьями вдалеке, ближе к другому берегу, можно было видеть небо, перечеркнутое темными полосами, – это планеры медленно пролетали над лугами, поросшими звездчаткой и диким укропом.

Гробоносцы остановились у края глубокой ямы и принялись раскачивать гроб Хлои, распевая во весь голос: «Эй, ухнем!..» А потом они нажали на защелку. Крышка гроба откинулась, и что-то с глухим стуком упало в яму. Второй гробоносец при этом рухнул на землю, полузадушенный колбасомятным ремнем, потому что не успел вовремя скинуть петлю с шеи. В этот момент к яме подбежали Колен и Николя. Запыхавшаяся Исида спотыкалась, не поспевая за ними.

И тут вдруг из-за холмика вышли Священок и Пьяномарь, оба в замасленных спецовках, и, завыв по-волчьи, принялись кидать землю и камни в могилу.

Колен стоял на коленях. Он закрыл лицо руками. Камни с грохотом сыпались в яму. Священок, Пьяномарь и оба гробоносца схватились за руки и хороводом закружились вокруг нее, а потом ни с того ни с сего опрометью бросились к дороге и, отплясывая фарандолу, скрылись из виду. Священок трубил в большой крумгорн, и хриплые звуки долго вибрировали в мертвом воздухе. Земля в могильной яме начала постепенно осыпаться, и через две-три минуты тело Хлои исчезло.

Серая мышка с черными усиками, сделав невероятное усилие, успела выскочить из комнаты, прежде чем потолок рухнул на пол. Плотные сгустки какой-то инертной массы винтом вырвались из щелей. Мышка помчалась по тем ному коридору к передней, стены которой тряслись и сдвигались, и ей удалось юркнуть под входную дверь. Попав на лестницу, она кубарем скатилась по ступеням и толь ко на тротуаре остановилась. На секунду замерла в нерешительности, потом, сообразив, куда идти, двинулась в сторону кладбища.

– Нет, – сказала кошка. – В самом деле мне нет никакого резона за это браться.

– А зря, – сказала мышка. – Я еще достаточно молода, и меня всегда хорошо кормили, даже в последние дни.

– Но меня тоже хорошо кормят, – возразила кошка, – и кончать с собой я лично не собираюсь. Одним словом, на меня не рассчитывай.

– Ты так говоришь, потому что его не видела.

– А что он сейчас делает? – спросила кошка.

Впрочем, это, собственно говоря, ее мало интересовало. Было жарко, и шерсть на ней так и лоснилась.

– Он стоит на берегу и ждет, а когда решает, что пора, идет по доске и останавливается на ее середине. Он там что-то высматривает в воде…

– Ну, он мало чего там высмотрит, – сказала кошка. – Вот разве что лилию.

– Да, он ждет, пока лилия не всплывет, чтобы ее убить…

– Просто бред какой-то. Все это не представляет никакого интереса.

– …А когда этот час проходит, он возвращается на берег и все глядит на ее фотографию.

– Он никогда не ест?

– Нет, – ответила мышка. – И слабеет час от часу, я не могу этого пережить. В один из ближайших дней он наверняка оступится на доске.

– А тебе-то что? – спросила кошка. – Вы ходит, он несчастен?..

– Он не несчастен, он страдает. Вот именно этого я и не могу вынести. И он непременно упадет в воду, он слишком низко наклоняется.

– Хорошо, – сказала кошка. – Если так обстоит дело, я готова оказать тебе услугу, но сама не знаю, почему я сказала: «Если так обстоит дело», я все равно ничего не понимаю.

– Ты очень добра, – сказала мышка.

– Сунь мне голову в пасть и жди.

– Сколько ждать?

– Пока кто-нибудь не наступит мне на хвост, – сказала кошка, – чтобы сработал рефлекс. Но не бойся, поджимать хвост я не буду, так что долго ждать не придется.

Мышка раздвинула кошке челюсти и, засунув ей голову в пасть, подставила свою шею под ее острые зубы. Но тут же выскочила назад.

– Ты что, акулы нажралась, что ли?

– Слушай, если тебе не нравится запах, можешь катиться на все четыре стороны, – сказала кошка. – И вообще, мне надоела вся эта история. Устраивайся как хочешь.

– Брось обижаться, – сказала мышка.

Она зажмурила свои маленькие глазки и снова сунула голову в пасть. Кошка осторожно опустила острые резцы на мягкую серую шейку. Ее усы перепутались с усами мышки. Потом она распустила свой мохнатый хвост и вытянула его поперек тротуара.

А по улице, распевая псалом, шли одиннадцать слепых девочек из приюта Юлиана Заступника [71].

Написанный за два месяца – с марта по май 1946 г., – роман вышел впервые в издательстве «Галлимар» в апреле 1947 г. Однако слава главного и лучшего произведения Виана пришла к нему позже: в те годы газетная и журнальная критика была поглощена скандалом, разразившимся вокруг якобы переведенного «с американского» романа «Я приду плюнуть на ваши могилы». Редкие отклики, появившиеся в печати, касались прежде всего выдвижения «Пены дней» на соискание литературной премии «Плеяды» и, как писал журнал «Спектатёр», «победы аббата над трубачом».

Настоящее признание роман получил в начале 1960-х гг.; тогда же началось серьезное изучение и осмысление своеобразной «языковой фантастики», являющейся ключом к «Пене дней» и к «феномену Виана» в целом. «Язык-универсум» – так назвал свое ставшее классическим послесловие к изданию романа 1963 г. (в серии «10/18») Жак Вене. Стихия языковой игры, комически трансформирующая реалии «культурного быта» послевоенной Франции с ее модой на экзистенциализм, начавшимся увлечением

Америкой, с ее кафе и джаз-оркестрами, сплавляющая их в веселый, пародийно-идиллический мирок первых страниц «Пены дней», предстала как главная действующая сила романа, которая определяет и его глубинный конфликт. Дело в том, что всевластие языка, делая мир романа подчеркнуто нереальным и сказочно-условным, не оставляет в нем места и для подлинного героя, личности, способной реализовать себя в значимых поступках. Колен и Хлоя без бедно существуют в нем лишь в качестве марионеток, жизненные проблемы которых лишены минимальной значительности – вскочит ли назавтра прыщик на носу? Когда же деньги в сундуке Колена истощаются и он делает попытку спасти любимую, то есть противопоставить себя распадающемуся миру, – фантастическая реальность обнаруживает свою изначальную враждебность персонажам. Фантастика утрачивает свою органичность (ср. эпизод с взбесившимся кроликом-автоматом), приобретая отчетливую мрачно-«сюрреалистическую» окраску; мягкий юмор Виана уступает место сатире и гротеску. Беспомощный, обреченный, но не прекращающийся до последнего вздоха бунт Колена против безликой действительности в защиту своей индивидуальности – именно он придает роману подлинно трагическое звучание, наполняя драматизмом даже его финальную горько-ироническую сценку.