Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

— Давай повторять: золото!

И стали звенеть, как заведённые:

— Золото, золото, золото.

«Мои мозги явно обрабатывают», — отметил Алексей Петрович. Он поднялся, чтоб уйти на кухню, и услышал голос:

— Он встаёт. Он идёт на кухню. Пойдём и мы.

На кухне он услышал, как наверху, над его головой, те же самые голоса стали переговариваться и пересмеиваться. Вдруг прозвучало его имя. И повторилось. Он насторожился. Его настороженность уловили наверху. Один голос так и спросил:

— Ну что, Алёша Попович, испугался?

Они знали, что он их слышит. Он невсклад прохрипел:

— Вы же воспользовались, что я с дикого похмелья.

Его слух, ещё в детстве запечатанный попом при крещении, дал течь. Он впервые вступил в говорящую связь с голосами.

— Что он сказал? — переспросил один голос. Другой ответил невнятное. Они зашушукались и повторили, переврав одно слово:

— С жуткого похмелья, с жуткого похмелья.

Опять зашушукались, засмеялись и пропели его мысль:

— Разыграли, разыграли.

Он слушал и вздыхал. Это тоже заметили наверху.

— Он вздыхает, бедненький, — сказали голоса, — давай отпустим его на недельку-другую. Пусть он отдохнёт. Отдохнёт, отдохнёт. Пусть он подумает. Подумает, подумает. Но мы ещё вернёмся. Вернёмся, вернёмся. Он от нас не уйдёт. Ха-ха-ха!

— Что вам от меня надо? — хрипло сказал он. Голоса пропустили его вопрос мимо внимания и продолжали болтать.

«Я каких-то заурядных людей оскорбил своим существованием. Подлый розыгрыш!» Он поднялся со стула, вышел из-под голосов и встал на то место около входной двери, где было потише. Голоса поболтали и замолкли. Он стоял не шевелясь. В сознании начались тёмные провалы. Он не знал, что в эти беспамятные промежутки его сознание отдыхало. Между тем линия его отклонения сломалась и пошла прыгать вкривь и вкось. Вернувшись на кухню, он услышал шум не сверху, как раньше, а снизу, из глубины двора. Он выглянул в окно: голоса взметались со двора, как взвихренная невидимая пыль. Внизу под редкими деревьями стояла куча праздных людей и кричала. Изо всех криков заметно выделялся женский голос. Наверно, его усиливал рупор, хотя никакого рупора он не видел. Вот что кричали голоса:

— Уезжайте отсюда! Ещё есть время! Уезжайте как можно дальше! Вы погубили Европу, вы погубили Америку, вы погубили демократию… Вы погубили (шёл перечень известных и малоизвестных общественных имён)…

Он растерялся: что за митинг и откуда он взялся на их дворе? И к кому обращалась кучка людей? Ко всем жильцам дома или к нему одному?.. Но он никого не губил, да и куда ему бежать из России? Разве в Чечню под пули, где его младший сын служит военную службу?..

Голоса каждый раз добавляли что-нибудь новое.

— Вы погубили Россию, вы погубили Америку, вы погубили свободу… Вы погубили (того-то и того-то, прозвучало его имя)… Мы требуем…

В именах и политических требованиях пошёл разнобой и путаница, смешалось правое и левое, большое и малое, крупное и мелкое. И над всем этим словесным хаосом высовывалась из окна голова Алексея Петровича и отрицательно покачивалась. Глупо, конечно. Из какого-то этажа, далеко снизу, раздался звонкий мальчишеский голос про него:

— Смотрите! Он улыбается. Он качает головой. Он отрицает!

Мальчишка никак не мог увидеть его снизу, а между тем увидел и завопил об этом. Алексей Петрович отшатнулся от окна и плотно его затворил. Голоса поприглохли. Он встал около входной двери на то место, где стоял уже много раз. Пока он стоял так, как в клетке, раздался звонок в дверь. Было около семи вечера. Пришла жена и старшая дочь. Он скрылся на кухне.

Голоса переместились со двора в верхнюю квартиру. Они опять болтали над его головой. Вошла жена и села напротив него. Голоса мешали. Он поднял глаза на потолок и сказал:

— Сколько можно! Пошутили и хватит. Пожалейте бедную женщину!

— Бедную женщину, бедную женщину, — повторили голоса. Он замахал на них рукой. Жена удивлённо поглядела на него:

— Ты себя странно ведёшь!

— Странно ведёшь, странно ведёшь, — повторили голоса. Жена воскликнула:

— Алёша, что с тобой?

— Со мной ничего, — произнёс он как можно спокойней, — оставь меня, пожалуйста.

Он испугался за неё. Он жалел [её. Он любил] свою жену. Закурил — и дым пошёл ей в лицо. Она закашлялась и вышла. А он попытался привести свои мысли в порядок и ясность, но то и другое давалось ему урывками. Он искал разумное объяснение происходящему. В поверхностной шелухе голосов хотел найти рациональное зерно, но находил только обыденное предположение: кто-то хочет его испугать. Но кому он нужен?..

Он лёг в кабинете на диван. Жена с дочерью закрыли за ним дверь, сели и включили телеящик. Он опять услышал наверху два голоса: прежний женский и новый мужской. Мужской говорил с мягким южным выговором и лёгким заиканием. Где-то он его уже слышал, но где и когда? Память как отшибло. А женский голос вяло повторял прежнее, сменив словечко «вы» на «они»:

— Они погубили демократию… Они погубили красоту… Они, они погубили (шёл сбивчивый фамильный перечень)… Они погубили (прозвучало его имя)…

Голос угасал, у него начались провалы памяти. Он запнулся, присел и стал шарить вокруг себя по полу. Нервически взвизгнул:

— Гдё Алёша Попович? Где Алексей Петрович? Он исчез!.. — голос опять взвизгнул и пошарил рукой по полу.

— Ищи его. Ты должна его найти, — упорно, с глухим заиканием, твердил мужской голос. Он внушал. Он действовал на женский голос, как гипнотизёр на медиума. Медиум явно выдыхался, и Алексей Петрович ждал, когда он выдохнется совсем и вся эта чертовщина кончится. Из его головы начисто вылетело, что так же гипнотически действовали на него раньше и пошлая песенка, и митинговые голоса. Женский голос шарил по полу руками то тут, то там и расслабленно гнусил:

— Он где-то сидит. Я знаю, он остался в своей квартире. Он сидит на кухне…

Голоса отправились на кухню. Он лежал в кабинете и отчётливо слышал шарящие звуки на кухне верхней квартиры. Что-то похожее он уже слышал. Если бы ему не отшибло память, он бы вспомнил, как однажды на берегу Енисея он шарил центр Азии. В квартире наверху происходило подобное. Только там искали и шарили не из любопытства, а из злого умысла. Не могли определить, где он находится. Он лежал, вдавив голову в подушку, и слушал. Наверху возили по полу уже не руками, а тяжёлым плоским предметом. Взялись за то место, под которым он внизу лежал на диване. Начали с ног и дошли до груди. Он почувствовал, как его ожгло мелкой сыпью. Он спрятал голову под подушку. Возящим предметом прошли по месту, которое внизу соответствовало месту подушки, но голову не ожгло. Стало быть, излучение глохнет в плюшевой подушке. Он сообразил так: «Они ищут мою голову. Повсюду в квартире, где я ходил, стоял или сидел, моя макушка была им открыта. Вот оно что!» Это был самый прямой логический обрывок, который он выдумал для объяснения происходящего. Между тем мужской голос говорил в недоумении: