Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

В образ — может быть, и вместишь. В символ — тем более.

Вот когда-то я ходил по редакциям, встречал там иногда даже небездушных редакторов. Но — они были на своём уровне, думали, что людям можно помочь чем-то сиюминутным, какою-то злободневной смелостью. А мои стихи казались им странными, ни о чём…

А мне хотелось стоять не на осколках, не на лоскутах, а на чём-то прочном. Помнишь у Рубцова: «…не жаль мне растоптанной царской короны, но жаль мне разрушенных белых церквей»… А вот теперь мы поняли, что жаль нам и короны, которая лучше, чем что-то любое другое, олицетворяла Державу…

Хочется не суетиться.

— Тут я, конечно, согласен. Мы на выборах голосовали за Ельцина — народного заступника, а выбрали Ельцина — заступника-за-Фильшина-и-Ландсбергиса. Голосовали за демократов, а нам ещё «культурнее» рот зажали. Невзоровва, едва он стал им поперёк, тут же приговорили, у всей страны на виду начали на него охоту, уже два раза пытались пристрелить.

Может быть, с помощью войск ООН с ним разделаются?

И небось какой-нибудь русский человек, за которого Невзоров жизнью рискует, на бандита не похожий русский человек, небось не жалеет Невзорова. Так ему, бедному русскому человеку, промыли мозги наши захватившие телевидение «демократы». А в Калуге один русский человек, наслушавшись «демократов», собственными руками убил «консервативного» журналиста…

— Вот то-то и оно. И задурили этого, как ты говоришь, русского человека, потому, что сначала приучали его жить одним днём, и не под Богом, а под рукотворной звездою, которую завтра они, может быть, ещё на что-нибудь заменят.

Мы сейчас, если хочешь знать, находимся в состоянии направленного взрыва. И куда направлен этот взрыв — неизвестно. Во всяком случае те, кто нас тянет и тянет куда-то вперёд, сами не знают, куда они уже давно летят.

— Я сейчас вот о чём подумал… Есть ведь и твой антипод. И у него тоже единое время — пространство. Только не Святогор и даже не Христос ему в этом пространстве сердце греют, а сам Сатана.

Можно воспринять это как больную фантазию. Но в США действительно зарегистрирована наравне с христианскими и другими церквями также церковь Сатаны. И охраняется законом.

Потом — почитай ныне очень модного Камю, Ницше, Фрома… Их богоборческий зуд для меня не только не понятен, но и жутковат.

И вот представь: в космосе два пространства — чёрное и светоносное — плывут, ударяются одно о другое… Скажем, был Миронов, но был и Троцкий… Был Булгаков, но были и те, кто его ненавидел; был, скажем, Моцарт, но был и Сальери…

Что, зло тоже апеллирует к вечным категориям? У него тоже свои вечные идея и намерение?

— Обязательно. Только тут нам надо научиться различать зло и просто злобу. У злобы всё же человеческие черты. Допустим, продавщица нам нахамит, в трамвае кто-то выругается… Тут сразу мы возмущаемся, потому что это злоба. А есть зло. Корни зла тоже пронизывают человеческий характер. Но уходят они ещё глубже, к самому Сатане, к мировому злу…

В отличие от злобы зло привлекательно. Вспомни «Потерянный рай» Мильтона… А это же апофеоз Сатаны! Потом это пошло-поехало… байронизм… а у нас это лермонтовский «Демон», «Элоа» Случевского… Это только злобу у нас не принимают даже на уровне обыденного сознания, а зло — оно обаятельно. В этом, я подчёркиваю, именно в этом и заключается противоречие человеческого бытия. Как дьявол соблазнил Еву? Нашептал, обаял… А если б, допустим, не шептал, а скрежетал зубами? Ева от него шарахнулась бы, закричала бы: «Спаси, Адам, меня бедную!»

Глубже земли глубины мирового зла. Мы его порой даже не замечаем, а то и поклоняемся ему, как чему-то для нас хорошему…

И точно так же есть добро, а есть доброта…

— Как говорится, он милейший человек, но изменил жене…

— Да. Например, я могу быть хорошим семьянином, отцом и…

— …работать в теневой экономике.

— Часто зло существует именно под прикрытием бытовой доброты. Нравится подростку смотреть порнуху — пусть… А добро — в отличие от доброты — сурово, беспощадно.

Я опять вернусь к народной мудрости: «Много на свете умного, да мало доброго». То есть это именно зло умно! Или ещё: «Не в силе Бог, а в правде». А Сатана — качает горами. Такая у него сила…

— Однако такая же и у правды сила?! Потому-то часто один Невзоров может переполошить всё телевидение, всю прессу…

— Тебя всё тянет на эти примеры…

Просто смотрю на события, привычные с твоей, немного для меня непривычной колокольни, — сказал я.

А затем мы опять заговорили о Лермонтове, ибо меня всё-таки задело то, что Лермонтов был оставлен нами в компании несколько мрачноватой…

— У Лермонтова, — заметил я, — есть признание, что от Демона он «отделался стихами».

— Лермонтов — это урок для русской поэзии. И, конечно, он выше собственных заблуждений. Байрон — этот себе сам во всём мешал, ничего, кроме себя, в этом мире не видел.

Кстати, у Байрона есть в «Дон Жуане» строка… она плохо переведена, смысл её в том, что, мол, «лик Бога отразился в штормовом море». Тютчев, чтобы возразить, написал четверостишие, в котором была нарисована картина вышедших из берегов океанских вод. «И Божий лик отобразился в них». Но разве может Божий лик быть отражённым? Будучи отражённым, он перестаёт быть Божьим. Ведь в отражении всё меняется местами, левое по-сатанински становится правым.

Лермонтов соблазнялся, да, но — всё-таки потом — «отделался стихами»… А вот наши красные матросы, создавая царствие небесное на земле, увлеклись, своевременно не почувствовали, что тешат Сатану…

— Когда-то именно под этим углом зрения мы посмотрим и на наших религиозных философов. Например, Иван Ильин — это одно, а Владимир Соловьёв — это ведь совсем другое. Он, выйдя за пределы православия, вроде бы ещё шире, глубже, а на самом деле стал ему противоположным, чужим, даже враждебным… Словно есть какая-то невидимая дверь — выйдешь сквозь неё на простор, а она и захлопывается. И назад уже невозможно вернуться. И всё, что по памяти восстанавливаешь, — лишь антипод своему прообразу.

— Здесь можно вспомнить Экклезиаста: «Всякое знание умножает скорбь»… Как же так? Знание приносит радость! А это что? Есть знания, которые — мудрость, а есть знания, которые — информация. Газета, телевидение — это информация, это — твоя невидимая дверца. Тебе хочется узнать и о том, и о другом, а ты, чтобы время на знания не тратить, газетку почитал, телевизор посмотрел…

— И уже готов других учить!

— Да. И поэтому — все сегодняшние беды. А нравственное чувство даётся человеку с рождения. Но информация это чувство глушит, глушит, и человек утрачивает свою природную мудрость. И ещё человек утрачивает родное слово. Русский — русское. Француз — французское. Например, если сравнивать наше сознание с айсбергом, то подводная его часть — это то, что впитано с молоком матери, то, что составляет наше «я». Мы же, сужая свой словарь, перестаём подводную глубинную часть чувствовать. Вот, допустим, слуга Хлестакова — Осип — укладывает чемодан, приговаривает: «Верёвочка? И верёвочку давай сюда!» Что это такое? Как можно понять Осипа иностранцу? За стяжателя его принять?