Мэри Брэддон - Преступление капитана Артура

– Что же касается вас, Оливия,  – продолжал он,  – то прошу вас оставить меня совершенно в покое и не вмешиваться в мои дела… Вам легко толковать о любви и о преданности, вам, такой эгоистке! И вы, конечно, преданы, но не моей особе, но моему богатству, и, кроме этой преданности, от вас нечего ждать!

Оливия гордо выпрямилась и прошла мимо мужа, не удостоив его ни одним словом; но, подойдя к двери, она остановилась и сказала со спокойной и холодной решимостью:

– Я до минуты смерти не позабуду вашего бесчестного поступка, вашей низости, Руперт Лисль, и не прощу себе, что я могла забыть уважение к себе настолько, чтобы сделаться женой человека, достойного всеобщего и полного презрения!

Она ушла, не дав ему возможности ответить. Когда дверь затворилась и гости поспешили выйти на свежий воздух, Руперт бросился в кресло и заплакал навзрыд.

– Она неумолима! – говорил он отрывисто.  – Какой же я несчастный! Мне лучше умереть… Лучше быть бы собакой!.. Хотелось бы уйти куда глаза глядят, только бы не быть здесь!.. О, если б я мог залететь далеко-далеко от Лисльвуда!

Оливия прислала экономку позаботиться о Рахили. Несчастная женщина была отнесена в отдаленную комнату, где горничная раздела ее и осталась при ней до прибытия доктора.

Обед в замке был скучный: Оливия отправилась к отцу, баронет обедал в своей комнате, а майор должен был исполнять роль хозяина. Сколько он ни шутил для того, чтобы изгладить неприятное впечатление, произведенное на всех сценой в бильярдной,  – разговор не вязался: над присутствующими нависла мрачная туча. Не всякому приятно пользоваться роскошными обедами человека, достойного презрения, и за столом сэра Руперта не было никого, кто бы не предпочел разделить кусок сала с суссекским крестьянином пированию в Лисльвуде.

– Я с ужасом присутствовал при этой возмутительно отвратительной сцене,  – сказал один старик одному из своих соседей за столом,  – так как я видел в ней доказательство принижения наших древних фамилий. Лисли, милостивый государь, считались самыми благородными людьми в Суссекском графстве в течение сотен лет. Могу уверить вас, что поведение этого низкого человека оскорбило меня за все наше почтенное английское дворянство!

Вальтер Реморден нашел себе довольно много дел в Бельминстере. Несмотря на то что картинки мод, выставленные в окне мисс Фэг, портнихи на Большой улице, устарели на полтора года, а для Бельминстера были еще совершенно новы; несмотря на то что этот маленький городок отстал во многих отношениях на целое столетие от больших городов,  – он в некоторых пунктах не уступал даже самому промышленному городу Англии.

Жители Бельминстера были вполне предоставлены произволу своих дурных наклонностей, и темные улицы городка оглашались каждую ночь шумом и криком бесчинствующих граждан. Последний ректор церкви Святой Марии был ленивый старик, который делал иногда в своих проповедях прямые намеки на тот или другой проступок прихожан, чем вызывал их смех, но так как с наступлением праздника Рождества он жертвовал приходу огромное количество прекрасного вина и множество припасов, то все его любили, и, когда он скончался, все население города проводило его с почетом на кладбище. Все были опечалены! Но это обстоятельство не помешало им устроить после похорон разгульную пирушку и громадный скандал.

Новый же ректор оказался другим человеком. Сын бедного фермера, он начал свое поприще с пастората в маленьком селе Линкольнширского графства, с пятьюдесятью фунтами стерлингов гонорара, и понемногу обратил на себя благосклонное внимание йоркского архиепископа – непритворным смирением и самоотречением; все любили его, но вместе с тем – боялись. Такой-то человек и был нужен Бельминстеру. Голос его звучал мужеством и энергией, когда он обличал пороки прихожан, и он вообще старался исправить их понятия; грех не пугал его: он вступал с ним в борьбу и побеждал его. Он не переходил на ту сторону улицы, когда встречался с женщиной дурного поведения: он ее останавливал и спрашивал у нее, зачем ведет она постыдный образ жизни и намерена ли она продолжать его в будущем, не делая попытки свернуть на прямой путь. Он всегда приноравливал свое слово к понятиям тех, с кем он говорил: он их не озадачивал громкими фразами, но убеждал их ясными и логичными доводами.

– Я такой же работник, как и все вы, друзья! – говорил он кирпичнику, который отличался вечной ленью и пьянством.  – Вы пренебрегаете трудом и надоедаете своими частыми просьбами о помощи, имея между тем возможность зарабатывать тридцать шиллингов в неделю. Вы заленились, начали пить и потеряли место. Поверьте, что и я выпил бы с удовольствием бутылку портера и провел бы потом весь вечер за газетой, но я не даю воли подобному желанию. Поэтому и вы не должны предаваться искушениям лени, а если не опомнитесь, то вам, в конце концов, придется умереть прямо голодной смертью.

В девяти случаях из десяти увещания ректора приносили плоды; ленивец ободрялся и принимался снова отыскивать работу.

Мистер Гевард никогда не пытался действовать на людей какими-нибудь увертками, которые редко достигают цели; никогда он не говорил несчастным жителям сырых подвалов, куда не было ни малейшего доступа воздуха, что они жили бы гораздо лучше, если б вели себя хорошо, но старался вбить им в голову, что им не следует свыкаться с грязью, а должно открывать окна, мыть и чистить свое жилище – и тогда они будут чувствовать себя довольными, по мере возможности. Он сам помогал им наводить чистоту и порядок, и когда это было сделано, когда, например, старшая дочь, проводившая целые дни на улице, была помещена в исправительное заведение, устроенное вблизи Бельминстера некоторыми добрыми людьми с ректором во главе, когда старший сын, тоже имевший привычку бездельничать, был определен на плавильный завод, где давали мальчикам по пяти шиллингов в неделю,  – тогда только ректор начинал учить этих людей добру и находил в них полную готовность к исправлению.

Мистеру Геварду стоило немалого труда проложить себе путь к доверию прихожан. Они в самом начале презирали его, потом стали бояться, а затем полюбили его искренне и сердечно. В таком-то положении и находились дела, когда ректор приобрел себе отличного помощника в лице Вальтера Ремордена.

У мистера Геварда была дочь девятнадцати лет, горячо им любимая и любившая его, со своей стороны, с безграничной преданностью. Миссис Гевард была очень простая женщина, проводившая время за своим вышиванием и вечно возмущавшаяся глубокой испорченностью бельминстерского общества. Управление домом, раздача милостыни, кройка и шитье платья для бедных – все это было предоставлено Бланш, которая была поверенной отца и помогала ему во всех его делах. Отец с дочерью прогуливались по вечерам в саду, разговаривая о происшествиях дня, между тем как миссис Гевард смотрела на них из окна гостиной и недоумевала, о чем они могли так долго говорить. Бланш не была обыкновенной девушкой: она училась очень многому под руководством отца – говорила на шести новейших языках, знала хорошо историю и не затруднилась бы написать превосходную проповедь.