Хаим Граде - Синагога и улица

— Так что примите поздравления!

— Каменная синагога не должна была назначать проповедника, не спросив предварительно мнения гродненского раввинского суда, — резко и зло сказал один из молодых людей, стоявших за спиной реб Мойше-Мордехая. — Грайпевский раввин, видимо, не знает, что члены правления Каменной синагоги являются одновременно заправилами местного отделения «Мизрахи» и используют его проповеди о Возвращении в Сион, что усилить свою партию.

Ребе Ури-Цви вопросительно и испуганно поднял глаза. Прежде он совсем не обращал внимания на молодых людей, остававшихся в тени. Реб Мойше-Мордехай рассерженно повернулся к ревнителю «Агуды», стоявшему за его стулом:

— Очень хорошо, что грайпевский раввин говорит евреям о заселении Эрец-Исроэл. Разве есть еврей, боящийся Бога, который может пренебречь заповедью заселения Эрец-Исроэл?

Сразу же после этого реб Мойше-Мордехай снова повернулся к гостю и начал оправдывать своих приближенных:

— В годы нашей юности сыны Торы не вмешивались в споры между партиями. Но в нынешние времена опасность ереси намного больше, чем прежде, и к тому же она хитрее. Раввины старшего поколения редко попадали туда, где обосновалась ересь, и плохо представляли себе, что она собой представляет. Поэтому теперь сыны Торы буквально вынуждены вмешиваться в политику.

Приближенные реб Мойше-Мордехая переглядывались в полутьме и улыбались. Они хорошо понимали, что он поддерживает их поведение, хотя и выражает свою поддержку в мягкой форме. В комнату вошла служанка и сонным голосом сказала раввину:

— Раввинша опять плачет. Она зовет вас.

Реб Мойше-Мордехай сразу же встал. В одно мгновение его лицо стало печальным. Он шепотом попросил грайпевского раввина не обижаться.

— Не знаю, насколько я задержусь. Если вы хотите подождать, то пожалуйста, — и он поспешно вышел вслед за служанкой.

Как только он вышел, его приближенные набросились на гостя с таким пылом и такими выражениями, что от растерянности он ни слова не мог им ответить. Он остался сидеть с открытым ртом и выпученными глазами, потрясенный тем, как молодые сыны Торы клянут старого раввина. Он сидел так, пока и в нем не вскипел мудрец Торы. Потом встал с горящим лицом, схватил с вешалки у двери свою широкую раввинскую верхнюю одежду и вышел на улицу безо всяких разговоров. Сначала реб Ури-Цви шагал и сопел, как будто его кто-то гнал. Потом остановился вытереть пот, выступивший у него на шее под воротником, задрав при этом голову к небу, как будто спрашивал Владыку мира: что за ересь он говорил в своих проповедях, чтобы на него так нападали? Один молодой человек крикнул ему: «Раввин, поддерживающий „Мизрахи“, — это раввин, выносящий постановления, противоречащие Галохе [242] В данном случае талмудическое законодательство. ». По небу бежали жидкие облака, через которые пробивался желтоватый свет. Ветер чуть не сорвал с его головы широкополую раввинскую шляпу. Ребе Ури-Цви едва успел ухватить одной рукой шляпу, а другой — ермолку, сидевшую у него на макушке, под шляпой, чтобы они обе не улетели и он не остался бы посреди Гродно с непокрытой головой. В его ушах все еще звучали издевательские речи одного из приближенных реб Мойше-Мордехая относительно того, что он должен благодарить Бога за то, что у него нет еще одной дочери на выданье. «Раввину, который поддерживает „Мизрахи“, в ешивах не найдется зятя».

В придачу он нашел свою жену лежащей на диване с мокрым полотенцем на голове. Все лампы в квартире горели, как будто хозяйка только что пробудилась от дурного сна и боялась теней. Стол все еще был застелен субботней скатертью с остатками выставленного для жен даянов угощения. От разговора с приглашенными ею же самой женщинами Переле заболела. Но на этот раз муж не стал считаться с ее развинченными нервами и излил на нее всю свою злость: она обрекла его на унижения и на позор, вытащив из Грайпева и сделав проповедником в гродненской синагоге! На оскорбления и поношение она послала его в дом реб Мойше-Мордехая Айзенштата. Ребе Ури-Цви рассказал, что произошло в доме гродненского раввина, и тем временем вспомнил слова, которые крикнул ему вслед еще один приверженец «Агуды», что он вместе со всеми обывателями из синагоги, в которой проповедует, — ничто по сравнению с главным раввином Гродно, главой и законоучителем всех сынов Изгнания.

— Слышишь? Я ничтожество по сравнению с гродненским раввином, а он для них не менее чем глава и законоучитель всех сынов Изгнания! Я тебе больше скажу! Его приближенные заявляли мне это даже в его присутствии, еще до того, как его вызвали к жене, и я не заметил, чтобы его это сильно огорчало, хотя он для вида и рассердился на своих молодых приближенных.

— Мои сегодняшние гостьи, жены даянов, тоже болтали, что он еврейский римский папа, что он один такой во всем свете, а проповедников много, — тихо-тихо просипела Переле, показывая пальцем мужу на стул, чтобы он присел рядом с ее диваном. — Когда я увидала, что ты входишь злой, то подумала, что ты раздражен из-за того, что местный раввин плохо отзывался обо мне.

Оперев свои тяжелые руки на расставленные колени, реб Ури-Цви сидел напротив жены и говорил, что не понимает, зачем гродненскому раввину надо было говорить о ней плохо из-за того, что они когда-то были женихом и невестой. Похоже, тот даже не помнит, что такое когда-то было. Он рассказал и о том, о чем он пытался разговаривать с гродненским раввином, а тот прерывал его и спрашивал о внуках, как будто ни о чем другом с бывшим грайпевским раввином не стоило и говорить. Переле посмотрела на мужа сухими глазами и облизала высохшие губы кончиком языка. Она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела, как будто не могла пошевелиться. «Он уже даже не помнит, что я была его невестой? Ничего, он еще об этом вспомнит!» — прошипела она про себя и спросила мужа, почему, оправляясь к гродненскому раввину, он не взял с собой сыновей. Ведь Янкл-Довид и Гедалья были в синагоге во время его проповеди, как и каждую субботу. Он должен был взять их с собой.

— А если бы я взял их, то сделался бы в его глазах важным человеком? Может быть, ты думаешь, что его приближенные так восхитились бы нашими сыновьями, что не стали бы нападать на меня? Что-то ты сегодня говоришь сплошные глупости, прямо как ребенок, — повернулся на стуле реб Ури-Цви. — Ты же слышала! В глазах его приближенных я по сравнению с ним ничтожество, а он — не менее чем глава и законоучитель всех сынов Изгнания.

Переле хотела сказать, что Янкл Довид и Гедалья тоже ценят гродненского раввина больше, чем собственного отца, но произнесла глухим болезненным голосом нечто совсем другое: жены даянов правы. Проповедник в синагоге — это не то что главный раввин города. С сегодняшнего дня он больше не будет читать проповедей в Каменной синагоге. Если он так дорог синагогальным старостам, как они говорят, то пусть они добьются по-хорошему или по-плохому, чтобы и он тоже был причислен к городскому раввинскому суду и чтобы ему платили из той же самой кассы, что и прочим даянам. Тогда он, помимо выполнения функций даяна, будет заодно уж читать и проповеди в их синагоге. А если он ее не послушается и будет и дальше проповедовать до того, как станет одним из городских даянов, то вместе с проповедями может заодно уж приготовить и траурную речь для ее похорон.