Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

Кто-то на задних сиденьях тихо свистнул, и это, казалось, разрушило колдовские чары. Хлопнула дверца, и тишина взорвалась звуками быстрых, беспорядочных шагов и восклицаний.

Розалинда подхватила шляпу, нацепила солнечные очки и открыла ближайшую к ней дверцу. Спустившись из машины, она услышала хруст под подошвами ботинок. Под ногами расстилалась белая рассыпчатая поверхность: мельчайшие кристаллы соли. Она оглянулась кругом: бело, бело, бело, соль, соль, соль во все стороны, до горизонта.

Она развернулась кругом, затенив рукой глаза. «Это же совершенно невероятно», – подумала она. Ее взгляд попытался отыскать какую-то неоднородность, трещину, легкий изъян или иной оттенок, но ничего не нашел. Соль простиралась повсюду, встречаясь с горизонтом, над которым сияла безоблачная высь голубого неба. Голубизна сливалась с белизной и отражалась в ней.

Абсолютно неземное, божественное впечатление. Словно она пробудилась в ином мире и парила в царстве чистоты, предельной ясности и двух цветов. И совершенно непередаваемой необитаемости.

Или почти полной необитаемости. Неподалеку виднелись какие-то крошечные фигурки. Волнами до нее доносились голоса. Швейцарская парочка фотографировала друг друга. Розалинда невозмутимо заметила, как парень сбрасывал одежду, его причиндалы вяло покачивались, пока он прыгал, снимая последний носок. Смех девушки катился к ней над соляной равниной, точно яркий блестящий шар.

– Надеюсь, он намазался солнцезащитным кремом.

Обернувшись на звук голоса, Розалинда увидела рядом ученого гения. Взъерошенный, в расстегнутой рубашке, голубой панаме, солнечных очках и с таким густым слоем крема, что его лицо напоминало мертвенно-бледного призрака.

– Может, спросить его? – неуверенно предложила Розалинда, глядя, как обнаженный парень ходит колесом, а подруга бежит за ним с кинокамерой.

– Нет уж, я пас, – коротко бросил ученый Найл, состроив гримасу, и пристально глянул на свой монитор. – Хотя ему нужно быть поосторожнее. Здесь самый сильный в мире уровень ультрафиолетового излучения.

– Неужели? – удивилась Розалинда и, осознав, что он может знать ответ, спросила: – Почему? – Она никогда не упускала возможности пополнить знания, добавить некий факт в свою копилку.

– Потому что лучи падают сверху, – Найл поднял руку, – и отражаются обратно, – пояснил он, показывая на блестящее белое покрытие, плоское, точно зеркало. – Вы знаете, в каком еще месте мира вам приходится смазывать защитным кремом нижнюю сторону подбородка?

Озадачив Розалинду этим вопросом, он удалился, оставив ее в одиночестве. Она достала фотокамеру, камеру Лайонела, и поднесла к глазу. Покрутив кольцо объектива, она обозрела пейзаж. Она чуть наклонила камеру, сместив линию горизонта в видеоискателе и уменьшив небесную часть. Потом она опустила руки и закрыла крышку объектива.

В камере эта соляная пустыня выглядела поддельной, какой-то обманной, плодом фантазии изобретательного режиссера или оптического иллюзиониста. Никто не поверит в реальность фотографий. Никто не взглянет на них, испытав даже малую толику того благоговения, той сюрреалистичности, той – тут она подумала об этом ученом гении, стоявшем футах в двадцати от нее и смотревшем в небо, склонив голову набок, – чистоты .

Чрезмерно острая реакция. Именно в этом обвинял ее Лайонел. Чрезмерно острая реакция. Экзальтация. Рыдания. Он никогда не говорил прямо, что она грешила особенной женской чувствительностью, но подразумевал это. Видимо, он полагал, что правильной является корректная мужская реакция, разумная, спокойная, упорядоченная.

Он не уставал повторять: «Это же было так давно. Прошли десятки лет». Как будто время могло смягчить измену.

Давно или недавно, но, тем не менее, на свет появился человек, мальчик, уже мужчина. Тот самый «итоговый ребенок». Живое и здоровое свидетельство того, что произошло, пока она находилась за тысячи миль от дома.

Теперь, однако, она не могла больше думать о детях, не могла даже надеяться на их появление. Теперь она порой сожалела, что упустила много возможностей, встречавшихся на пути, – да, они встречались ей, и в двадцать, и в тридцать, и даже порой в сорок лет. Ей часто встречались мужчины, которые откровенно или намеками давали понять, что с удовольствием разделили бы с ней ложе любви. Но она категорически отказывала им, неизменно опуская глаза, неизменно убирая шаловливую ручонку со своих колен, талии или плеч.

Слишком поздно теперь, разумеется. Розалинда поправила дужки солнечных очков и слегка коснулась бисеринок пота, выступивших на лбу из-под волос. Оглянуться не успеешь, как стукнет семьдесят, и она вдруг осознает себя брошенной на произвол судьбы, бездомной, без мужа, без детей и, естественно, без внуков.

Совсем не этого она ждала от жизни.

Она прогуливалась по рассыпающейся под ногами тонкой соляной корке. И попыталась представить, что эта белая пустыня заполняется, как в доисторические времена, водами моря с его приливами, с яростными и неугомонными волнами. Какая удивительная метаморфоза произошла в этих горах!

«Проблема в том, – подумала она, остановившись около остроконечного соленого сталагмита (похожего на странную скульптуру или даже вазу), – что я не понимаю, как теперь быть. Как жить. Что делать». Она – англичанка: говорит по-английски, у нее английский паспорт, все ее родственники живут в Англии. Однако сама она больше половины жизни провела вдали от родины. Она бросила якорь здесь, в Южной Америке, в далекой юности и уже думает по-испански, видит испанские сны, представляет этот земной шар, этот глобус, ориентированным таким образом, что кинжальный образ южноамериканской суши гордо вонзается в самый его центр, а Европа, Африка и Австралия крутятся где-то на периферии.

«Идея возвращения в Англию, – размышляла она, поглаживая пальцами шероховатую, сухую поверхность сталагмита, – слишком непривычна. Куда я поеду? Где буду жить? Возвращение с Лайонелом казалось почему-то менее странным, словно он сам в какой-то степени являлся частью Южной Америки, жизненно важной частью. Без него такое возвращение просто не предусматривалось».

Сможет ли она выжить в тесной лондонской квартире? Розалинда заставила себя представить, как сидит за столом, пишет письма, возможно, в эркере, рядом с окном с белыми крашеными рамами, занавешенным аккуратными шторами, в одном из домов на улице Мейда-Вейл или в районе Сент-Джонс-Вуд [99] Мейда-Вейл – широкая улица в северо-западной части Лондона, названа в память о сражении 1806 г. при селении Мейда в Италии, где английские войска одержали победу над французскими. Сент-Джонс-Вуд – исторический район Лондона, часть административного округа Вестминстер. .