Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

– Ари, у мистера Салливана, вероятно, имеются свои планы. Он же в отпуске, и мы не должны…

– Меня зовут Дэниел, – сказал я, – зовите меня Дэниелом. И у меня нет никаких своих планов. Я с удовольствием прогулялся бы до берега. – Улыбнувшись Ари, я позволил себе впервые в тот день открыто взглянуть в лицо его матери. – Если, конечно, вы не возражаете.

Но вот теперь я стою в одиночестве на нашей кухне, заварив себе кофе. Смотрю на телефон, лежащий на базе. На цветные карандаши Мариты, стоящие в декоративном стакане и устремившие ввысь острые грифельные стрелы. Тщательно осматриваю стопку чистого белья, высокие башни сложенных телогреек, легинсов, свитеров. Я играю роль детектива на месте преступления. Ничто не укроется от моего пристального взора. Я вновь приглядываюсь к выцветшим китайским шторам, к женщинам, вечно пересекающим мосты, и все загадки становятся понятными. Я точно знаю, куда отправилась Клодетт.

Мейв, Ченду, Китай, 2003

Сон Мейв внезапно прервался. Она лежала на боку, придавленная тягостной духотой и влажностью: запутавшись в сбившихся простынях, она взмокла от пота. Комнату заполнял странный, резкий звук, словно натужно пищал какой-то сломавшийся механизм или где-то сработала охранная сигнализация. Казалось, он пронзал ушные каналы и вибрировал там с навязчивой причиняющей боль частотой. Она резко села и практически мгновенно встала с кровати.

Напротив нее в комнате маячил какой-то силуэт. Она различила резкие очертания на фоне окон отеля, за которыми никогда не бывало полной темноты. Там в кроватке стоял ребенок, ухватившись ручками за перекладину бортика. Мейв нащупала лампу на прикроватной тумбочке и включила свет.

Ситуация прояснилась.

Она одна, без Лукаса, на другом конце земного шара. Вокруг глубокая ночь. Трудно сказать, сколько именно времени: дорогой за окнами, похоже, пользовались круглосуточно, постоянно светили фары, гремели грузовики, гудели клаксоны.

Она одна в номере отеля, одна с ребенком.

И писк исходил как раз от ребенка.

«На рыдание не особенно похоже, – подумала Мейв, стоя около своей кровати, – ведь рыдания сопровождаются другими звуками, вздохами, даже всхлипами. Но это больше напоминало скулеж. Монотонный скулеж. Нет ни малейших ослаблений звука, никаких пауз. Это зов страдания, горя, сиротства и заброшенности».

Мейв протянула руки к ребенку и подняла его. Так вроде бы полагалось делать в подобных случаях; это она знала. Она попыталась осуществить такой подъем и объятия, но у малышки, очевидно, было иное понимание. Ребенок выгнул спинку, отклонившись от нее, словно хотел лучше рассмотреть, словно пытался понять, хочется ли ему, чтобы Мейв обнимала его. С залитыми слезами щеками ребенок таращил на нее черные испуганные глазенки.

– Все в порядке, – попробовала успокоить ребенка Мейв, похлопывая его по спинке. – Ш-ш-ш, все в порядке.

Ручки ребенка требовательно поднялись, а голова крутилась из стороны в сторону, словно в поисках кого-то более понимающего, кого-то знакомого.

– Не плачь, – простонала Мейв, уже сама заливаясь слезами. – Это же я, Мейв, – но тут же поправилась: – Мама, помнишь, я твоя мама?

Ребенок, вертясь, слегка сполз в ее руках, пяточки уперлись в живот Мейв. Все его существо уже вопило: «Я не хочу, чтобы ты обнимала меня. Я не люблю тебя. Я не знаю тебя».

«Удивительно, – на каком-то почти подсознательном уровне подумала Мейв, – как ребенок полутора или, может быть, двух лет – точнее никто не знает – мог так ясно выразить свои мысли без единого слова».

Мейв набрала в легкие воздуха. Она должна оставаться спокойной. Должна собраться с силами. Все будет хорошо.

Вдруг внутренний голос сказал: «Мейв, может, ребенок голоден».

Мейв ухватилась за это предположение. Голоден! Почему же она сразу не подумала об этом? Просто проголодался, только и всего: малышка не испытывала к Мейв никакой неприязни, не хотела выкрутиться из ее рук, ей просто нужна бутылочка.

Мейв вернула малышку в кроватку и направилась в ванную комнату, где заранее запасла детское питание. Она взяла одну из бутылочек, привезенных из дома два дня назад и простерилизованных здесь утром (неужели это было только прошедшим утром? Казалось, что с тех пор прошли недели, месяцы, целая жизнь), и отсчитала нужное количество черпачков.

Она приготовила питание, настоящее детское питание, она справляется, справляется с родительскими заботами. С материнской ролью. Как же ей хотелось, уже не в первый раз подумала она, чтобы Лукас прилетел сюда с ней, а не ждал бесполезно дома.

С новой уверенностью и целеустремленностью она направилась обратно в спальню, энергично потряхивая детский рожок.

– Смотри, что я принесла тебе! – воскликнула она, удивившись своему новому оживленному голосу. – Молочко!

Малышка еще в кроватке, по-прежнему стояла, по-прежнему скулила и уже слегка охрипла, в голосе слышались нотки безудержного отчаяния, но Мейв не позволила себе потерять веру.

– Вот, смотри! – мягко сказала Мейв и опять начала поднимать малышку, но на полпути осознала, что так у нее ничего не получится, поэтому она опустила ребенка обратно, развернулась, поставила бутылочку на столик и опять взялась за ребенка.

И вновь она почувствовала, с каким упорством малышка начала выкручиваться и сопротивляться. Скрипнув зубами, Мейв опустилась на кровать, попытавшись пристроить ребенка в полусидячее положение на своей согнутой руке. Вроде бы в таком положении положено кормить младенцев? Нужно вроде бы как-то согнуть их в талии и пристроить к своему телу, усадив как на стул, однако этот младенец не желал сгибаться. Малышка упряма, она уже покраснела от протестующей ярости. Итак, Мейв получила на свою голову несгибаемую малышку.

– Успокойся, успокойся, – неизвестно кого утешала Мейв. Одной рукой она обняла девочку за плечи и протянула вторую за молоком, но бутылочка оказалась слишком далеко, при очередном перемещении ребенок издал пронзительный визг, явно испытывая жуткое смятение, но, когда Мейв все-таки сумела достать бутылку и поднести ее к лицу малышки, напоить маленькую крикунью, увы, не удалось.

Мейв попыталась вставить соску прямо в детский ротик, но его губы растянулись в крике и не желали соединяться, чтобы обхватить соску. Она попыталась смочить открытый ротик несколькими каплями молока, чтобы малышка поняла, какое оно вкусное, но они невостребованно стекли по подбородку.

Их взгляды направлены друг на друга, Мейв и этой малышки, они одни в номере отеля, за тысячи миль от дома. Мейв видела черные глазки, прищуренные до щелочек, но все видящие, все понимающие. Она видела ручки, умилительно маленькие и мягкие, большие пальчики выставлены, а остальные прижаты к ладошкам, их ноготки слишком длинные, и под ними скопилась какая-то чернота. Может, просто надо искупать ее? Мейв отказалась от купания после того, как они с малышкой вернулись в номер, одиссея этого дня вымотала все их силы: долгое ожидание в Центре социального обеспечения, бесконечные проверки и сопоставление документов, передача конверта с деньгами (чистыми, без пометок, новыми американскими долларовыми банкнотами, такого количества денег Мейв в жизни не видела), а потом наконец дверь открылась и некий куратор направился к ней, держа на руках то, что показалось Мейв какой-то куклой со стянутыми на макушке резинкой черными волосиками и личиком с застывшим выражением потрясающего скептического недовольства и усталости.