Айн Рэнд - Мы живые

На следующий день Галина Петровна сама пришла к ним. Киры не было дома, и дверь открыл Лео. Изящно раскланявшись, он сказал:

– Полагаю, вы – моя теща?

– Хотелось бы, чтобы это было так, – отчеканила она.

Он улыбнулся улыбкой настолько неотразимой и заразительной, что Галина Петровна не выдержала и тоже улыбнулась. Когда пришла Кира, слезы полились ручьем. Не в силах сдержать рыдания, Галина Петровна обняла ее:

– Кира!.. Девочка моя!.. Господи, прости нам наши грехи!.. Какое сейчас трудное время… Но кто мы такие, чтобы судить?.. Сейчас все рушится… И какая разница? Мы ведь можем забыть старое и… все исправить. Господь нам поможет… Мы утратили…

Выпустив наконец Киру из объятий, она припудрила нос картофельной мукой и пробормотала:

– Этот хлеб, Кира. Мы совсем не ели его. Я его припрятала. Мы не могли – я подумала, а вдруг вы тоже голодаете. Я тебе все принесла назад. Мы отрезали совсем крошечный кусочек – отец был так голоден.

– Ирина слишком много болтает, – сказала Кира. – Нам он не нужен, мама. Не беспокойся ни о чем, съешьте его.

– Вы должны навестить нас, – сказала Галина Петровна, – что было, то прошло. Хотя я не понимаю, почему бы вам… Ну да ладно, это ваше дело. Сейчас все не так, как десять лет назад… Вы обязательно должны навестить нас, Лео, – я ведь могу вас так называть, правда? И Лидочка так хочет познакомиться с вами.

Хлеб в Петрограде можно было купить в частных лавках, но цены в них заставили Киру задуматься.

– Поедем на вокзал, – сказала она Лео.

Вокзальные перроны были самыми дешевыми и самыми ужасными рынками города. Против спекулянтов, привозивших продукты из деревень, действовали суровые законы. Избегая бдительных милиционеров, спекулянты, одетые в лохмотья, пускались в долгие путешествия на крышах вагонов, проходили пешком многие километры по грязным дорогам, подцепляя в пути вшей и тиф. Они провозили продукты в огромных башмаках, зашитыми в подкладку кишащей вшами одежды, в пропахшем по́том белье. Голодающий город с нетерпением ожидал каждый поезд. После прибытия на темных улочках вокруг железнодорожных складов начинался обмен хрустальных фужеров и кружевных манишек на шматки сала и покрытые плесенью мешочки с мукой.

Взявшись за руки, Кира и Лео пошли к Николаевскому вокзалу. По тротуарам барабанила капель, и каждая капелька сверкала, словно маленький кусочек весеннего солнца. Лео купил Кире букетик свежих фиалок и приколол его к ее старому черному пальто. Она счастливо улыбнулась и, смеясь, швырнула ногой в лужу кусочек льда, обрызгав случайного прохожего.

Поезд уже прибыл. Они с трудом пробирались сквозь толпы жаждущих, которые толкали их из стороны в сторону, пихали локтями и наступали на ноги.

Бдительные солдаты молча и подозрительно осматривали сходивших с поезда пассажиров.

Среди них был человек с довольно примечательным носом – он был таким коротким и так сильно задран вверх, что его широкие, косые ноздри казались почти вертикальными; под ним разверзся массивный тяжелый рот. Когда он шел, живот его подрагивал, как желатин. Пальто его было очень грязным, а ботинки давно не чищенными.

Солдаты схватили его за руки, пытаясь обыскать. Он лишь тихонько хныкал:

– Товарищи, братки! Вы ошиблись, видит бог. Я всего лишь бедный крестьянин. Слыхом не слыхал ни о какой спекуляции. Но я – сознательный гражданин. И если вы меня отпустите, я могу вам кое-что сообщить.

– Что ж ты, сукин сын, можешь нам сообщить?

– Видите ту женщину? Она спекулянтка. Я видел, как она прятала продукты. Я покажу.

Тут же сильные руки схватили женщину. В огромных солдатских кулачищах ее руки казались тонкими, как кости скелета. Ее волосы выбились из-под старой шляпы с черным пером и закрыли глаза; шаль, приколотая к высохшей груди старинной булавкой, тихонько и мелко дрожала, словно оконное стекло от далекой канонады. Она застонала, и во рту у нее показались три желтых зуба:

– Товарищи… Это для моего внука… Я не собиралась ничего продавать… Только для внука… Пожалуйста, отпустите меня… У моего внука цинга. Ему нужно есть. Цинга. Пожалуйста…

Ее куда-то потащили, сбив с головы шляпу, которая осталась лежать на перроне. Тут же на нее кто-то наступил.

Человек с задранным носом проводил взглядом женщину и солдат с улыбкой на толстых губах.

Обернувшись, он заметил, что Кира пристально смотрит на него. Он таинственно, понимающе подмигнул и кивком головы пригласил их идти за ним к выходу. Кира и Лео пошли вслед за ним, не понимая, что это значит.

На темной улице возле вокзала человек подозрительно осмотрелся по сторонам, снова подмигнул и распахнул пальто. Затертое сверху, внутри оно оказалось подбитым дорогим, тяжелым мехом, от которого невыносимо пахло гвоздичным маслом, используемым пассажирами как средство от вагонных вшей. Он расстегнул несколько потайных крючков в глубине меховой подкладки, погрузил в нее руки и извлек оттуда буханку хлеба и кусок окорока. Он улыбнулся. Вернее, улыбался только рот, а все остальное – короткий нос и блестящие маленькие глазки – оставалось неподвижным, словно парализованным.

– Вот, граждане, – хвастливо сказал он, – хлеб, окорок, все, что пожелаете. Мы свое дело знаем.

В следующее мгновение Кира повернулась и побежала по улице – не отдавая себе отчета в том, что делает, – прочь от какого-то странного, тяжелого чувства, охватившего ее.

– Всего лишь небольшая вечеринка, – сказал в трубке голос Вавы Миловской. – В субботу… скажем, часов в десять вечера… и обязательно приходи с Лео! Я просто умираю от желания познакомиться с ним. Будет человек пятнадцать-двадцать. Да, и вот еще… я пригласила Лидию, ты не могла бы подыскать ей какого-нибудь молодого человека. Знаешь, все будут парами… а сейчас так трудно найти молодого человека… может, у тебя есть кто-нибудь на примете?

– Есть. Тебя не пугает, что он коммунист?

– Коммунист? Как забавно! А он симпатичный?.. Конечно же, приводи! Мы будем танцевать, будут закуски… Да, Кира, я прошу каждого захватить по одному поленцу… чтобы протопить гостиную, ты не возражаешь?.. Ну и прекрасно. Жду тебя в субботу вечером.

В 1923 году в Петрограде редко кто устраивал вечеринки. Кира раньше никогда не бывала на них. Она решила пригласить Андрея. Она устала от обмана и была немного напугана тем, что все зашло так далеко. Андрей ничего не знал о Лео. Лео знал об Андрее все, она рассказала ему об их дружбе, и он ничего не имел против. Он снисходительно улыбался, когда она говорила об Андрее, и спрашивал, как поживает ее «друг-коммунист». Андрей же не знал никого из знакомых Киры, и до него не дошли никакие слухи. Он никогда не задавал вопросов. Он держал свое слово – никогда не приходить к ним в дом, и они всегда встречались в институте. Они беседовали о будущем человечества и его вождях, о балете, трамваях и атеизме. По какому-то молчаливому соглашению они никогда не говорили о Советской России… Казалось, между ними лежала пропасть, но сил их духа и рук хватало, чтобы удерживать над ней друг друга.