Айн Рэнд - Мы живые

В тот же момент к ней обратились любопытные взгляды всех присутствующих.

– Так вот что, в Берлине есть кафе, которые открыты всю ночь. Забавно, не правда ли? Их называют «ночные ресторанчики». А в самом известном из них знаменитая артистка Рикки Рей танцевала с шестнадцатью голыми танцовщицами, ну совершенно голыми… За это ее… арестовали… А на следующем представлении она и ее девушки вышли на сцену строем. На них были лишь шифоновые трусики, две золотистые полоски, едва прикрывающие грудь, и огромные шляпы. При этом считалось, что они были одеты… Забавно, не правда ли?

Она засмеялась, загадочно глядя на слушавших ее гостей, и ее взгляд задержался на Лео. Впрочем, она приметила его с того момента, как он вошел в комнату. В ответ Лео посмотрел на нее прямым насмешливым взглядом, полным понимания. Этот взгляд и обидел ее, и приободрил.

Угрюмая анемичная девушка, которая, скучая, сидела в углу, старательно пряча свои ноги, обутые в тяжелые валенки, как-то неуверенно, словно не чувствуя собственного голоса, сказала:

– За границей… я слышала… нет продовольственных карточек, кооперативов и всего такого. Просто идешь в магазин и, когда хочешь, покупаешь хлеб, картошку и даже сахар. Лично мне даже не верится.

– Говорят также, что там и одежду покупают без всяких профсоюзных заказов.

– У нас нет будущего, – заявил философ в золотом пенсне. – Мы погрязли в ублажении плоти. А судьба России всегда зависела от ее духа, а теперь у России нет ни Бога, ни души.

– А вы слышали о Мите Веселкине? Он хотел на полном ходу спрыгнуть с трамвая и попал под него. Ему еще повезло, что отрезало только руку.

– Запад потерял все свое значение, – сказал Виктор. – Старая цивилизация обречена. Старое, уже никого не устраивающее содержание лишь облекается в новые формы. Да, сейчас нам трудно, но мы строим новое общество. За нами – будущее.

– Я простудилась, – сказала угрюмая девушка. – Через профсоюз маме выдали талон на галоши, но в кооперативе не было моего размера. Мы пропустили очередь и должны ждать еще три месяца, и я простудилась.

– У Веры Бородиной взорвался примус, прямо в руках. Она ослепла, а ее лицо – это что-то ужасное, словно она была на войне.

– А я купил себе галоши в частной лавке, – с гордостью сказал Коля Смяткин. – А теперь боюсь, что поспешил. Что, если меня уволят?

– Вава, может, подкинуть дров? Комната до сих пор… не прогрелась.

– Беда нашего времени в том, – сказала Лидия, – что в нас нет ничего духовного. Люди утратили даже простую веру.

– В прошлом месяце у нас уже было сокращение штатов, но оно меня не коснулось, потому что я – общественный активист. Я учу неграмотных по вечерам, это моя клубная обязанность, и все знают, что я – сознательный гражданин.

– А я являюсь заместителем секретаря клубной библиотеки, – сказал Коля Смяткин. – Я бесплатно работаю там три вечера в неделю, и это спасло меня от последнего сокращения. Но на этот раз, боюсь, они уволят или меня, или одного моего приятеля – он работает заместителем секретаря в двух библиотеках.

– Когда у нас будет сокращение, – сказала анемичная девушка, – я боюсь, что они уволят всех, чьи жены или мужья работают. А у Миши такая прекрасная работа в Пищетресте. Мы с ним думаем, не лучше ли нам будет развестись. Нет, нет, мы, как и раньше, будем жить вместе. Пожалуй, мы так и сделаем,

– Моя карьера – это мой долг перед обществом, – сказал Виктор. – Я решил стать инженером, потому что эта профессия сейчас крайне необходима нашей великой республике.

Сказав это, он посмотрел на Андрея, чтобы убедиться, что тот его услышал.

– Я изучаю философию, – сказал Лео, – потому что пролетариату РСФСР совершенно не нужна эта наука.

– Между прочим, – вдруг сказал Андрей, нарушив воцарившуюся неловкую паузу, – некоторым философам может пригодиться пролетариат РСФСР.

– Может быть, – сказал Лео. – А может быть, я сбегу за границу, наймусь к эксплуататору-миллионеру и стану любовником его красавицы-жены.

– Уж в этом вы точно преуспеете, – заметил Виктор.

– У нас все еще холодно, – вдруг торопливо вмешалась Вава. – Давайте же танцевать, так мы сможем согреться. Лидия, дорогая…

Она заискивающе и просяще посмотрела на Лидию. Та со вздохом поднялась и неохотно села за пианино. Среди гостей она была единственная с музыкальным образованием. Она смутно подозревала, почему ее постоянно приглашали на те немногие вечеринки, которые все еще устраивались в Петрограде. Она потерла свои замерзшие пальцы и яростно, уверенно ударила по клавишам. Зазвучала популярная мелодия под названием «Джон Грэй».

Историки напишут, что «Интернационал» был великим гимном революции. Но у жителей революционных городов были свои гимны. В будущем петроградцам еще не раз вспомнятся те дни голода, борьбы и надежды, которые проходили под звуки судорожно-ритмичного «Джона Грэя».

Это был фокстрот с ритмом совсем как у той музыки, под которую танцевали там, за границей, и словами о каком-то иностранце Джоне Грэе, которому его подружка Китти отказала, боясь появления детей, о чем ему прямо и заявила. Петроград повидал ужасные эпидемии холеры и тифа, но они не шли ни в какое сравнение с захлестнувшей всех поголовно мелодией «Джона Грэя».

Люди стояли в очередях в кооперативе, насвистывая «Джона Грэя». В школах на переменах юные пары танцевали в большом зале, а какой-нибудь услужливый ученик наигрывал «Джона Грэя». Люди повисали на подножках трамваев с «Джоном Грэем» на губах. В рабочих клубах собравшиеся внимательно выслушивали лекцию о марксизме, а затем веселились, и кто-нибудь усаживался за расстроенное пианино и наигрывал «Джона Грэя».

Веселость этой песенки была какой-то грустной, ритм – истеричным, а ее фривольность – скорее мольбой, тоской по чему-то далекому, недостижимому. Казалось, даже флаги, которые по ночам нещадно трепал ветер, напевали эту мелодию, и весь город безнадежно молился под короткие, пронзительные ноты «Джона Грэя».

Лидия отчаянно ударяла по клавишам. Пары шаркали по полу гостиной, кружась в старомодном ритме. Ирина, у которой абсолютно не было голоса, наполовину пела, наполовину прокашливала слова песенки, стараясь, чтобы голос был таким же хриплым, как и у немецкой певицы, певшей ее в водевиле.

Кира и Лео танцевали. Глядя ей в глаза, он прошептал:

– Когда-нибудь мы вот так же будем танцевать среди бокалов с шампанским, вечерних платьев и оголенных рук в каком-нибудь ночном ресторанчике.