Альва Бесси - Антиамериканцы

— Я буду рекомендовать вас для перевода, — сказал Штейн. — Хотя полагаю, вы очень пригодились бы мне и здесь.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Бен. — Я поверю, когда меня действительно переведут.

Вскоре после этого разговора он передал подполковнику Штейну брошюру, которая в начале года была опубликована одним из гуманитарных факультетов Йельского университета. Брошюра называлась «Страх в бою» и основывалась на ответах, присланных на запросы тремястами ветеранами батальона Линкольна.

Через три месяца он оказался в Форт-Брэгге, в Северной Каролине. Прошло еще шесть месяцев. В Европе и на Тихом океане шла война, а Бен все еще торчал здесь. Вместе со своей частью он участвовал в маневрах. Когда началось формирование одной из новых дивизий, среди солдат стали распространяться самые невероятные слухи. Сначала говорили, что дивизия будет послана в Исландию; затем стали утверждать, будто ее собираются перебросить на европейский театр военных действий; потом прошел слух, что ее направят в Юго-Восточную Азию, и, наконец, стали говорить, что дивизия остается на месте.

Учения проводились в условиях, максимально приближенных к боевым, и для получения удовлетворительной оценки требовалось, чтобы солдат к концу учений оставался «живым». За ходом учений следили офицеры-посредники. Это была увлекательная игра в войну.

Когда солдаты преодолевали преграды, по ним стреляли снайперы. Продвигаясь по лесистой местности, они попадали под огонь пулемета, скрытого где-то за деревьями. Проводились неожиданные «газовые» атаки; из пустого шалаша, расположенного в лесу, внезапно выскакивал вражеский солдат со штыком.

Затем часть перевели на боевое учебное поле для проведения учений в составе роты, батальона, полка и дивизии. Подразделения развертывались в боевые порядки и продвигались вперед. Солдаты просачивались на территорию, занятую «противником», и стреляли боевыми патронами по силуэтным мишеням, которые внезапно возникали перед ними. Над головами людей пролетали настоящие пули — «огонь и маневр!» — и снова офицеры-наблюдатели бесстрастно фиксировали ход учений.

Бену надоело ходить в солдатский клуб, в котором девушки на плакатах, рекламирующих сигареты «Лаки страйк» и «Честерфилд», виляли бедрами, но так, чтобы не особенно возбуждать солдат. За три года он три раза смотрел кинокартину «Сержант Йорк», и ему осточертели солдаты, которые на стрельбище, слюнявя большие пальцы на руках, смачивали прицелы винтовок «Гаранда» (как это делает Гарри Купер [131] Известный американский киноактер, снимающийся в ковбойских фильмах. — Прим. ред. ) и с напускным или настоящим акцентом горцев говорили при этом: «Сейчас проделаю дырку в тумане».

За это время Бен подружился с Хэнком Прэтом — веселым — парнем из штата Вирджиния, прибывшим из Кэмп-Уиллера вместе с пуэрториканцем Костой. Друзья стали неразлучны, как три мушкетера.

Прэт был забавнейшим парнем. Своей внешностью он напоминал Бену одного добровольца в Испании, некоего Кинкейда из штата Теннесси. Никто не знал, как и почему Кинкейд попал в Испанию, а сам он считал, что должен сохранить свою шкуру во что бы то ни стало, и потому — при каждом удобном случае ударялся в бега.

Каждый раз Кинкейда ловили и приводили обратно. Буш вызывал его к себе и задавал страшную взбучку. Стоя с опущенной головой, Кинкейд бормотал: «Вы правы, капитан… Я никуда не гожусь… Вы должны пристукнуть меня… Почему вы не пристрелите меня, капитан, и не покончите с этим раз и навсегда?..»

Прэт изъяснялся на том же жаргоне, что и Кинкейд.

— Не рвись отсюда никуда и не старайся выделяться среди остальных, Бен, — говорил он.

— Похоже, что ты прав, Хэнк.

— Конечно. И говорю тебе — нельзя быть таким ученым. Солдат, который читает так много книг, никогда не будет жить в ладах с начальством, — и он принимался хохотать, широко раскрывая беззубый рот. — Ты как-нибудь напомни мне, Бен, — снова начинал он, — чтобы я рассказал, как мой папаша сыграл злую шутку над соседом Бэртом.

— Хорошо, я как-нибудь напомню. Но почему ты вспомнил об этом именно сейчас?

— А я не знаю, — отвечал Прэт. — Может потому, что у нас в армии я не знаю другого человека, над которым издевались бы так же, как над тобой.

— Теперь ответьте мне, — продолжал Табачник, — почему вы отказались от хорошо оплачиваемой должности иностранного корреспондента и вступили в батальон имени Авраама Линкольна.

Бен никак не мог заставить себя отвести глаза от Сью Менкен, сидевшей в первом ряду зрителей. «Как она сюда попала? Ушла с работы? — удивлялся он. — Как она решилась?»

— В качестве корреспондента я провел в Испании шесть месяцев, — ответил он. — Как журналиста, меня, естественно, интересовало все, что происходит на том или ином участке фронта, но с особым вниманием я наблюдал за участью гражданского населения.

Он сделал паузу и посмотрел на присяжных. («Я могу говорить об этом сколько угодно, — подумал он. — Но где мне найти такие слова, чтобы они хоть что-нибудь поняли?»)

— Я был свидетелем заранее рассчитанной политики террора, политики истребления стариков, женщин и детей. Их трупы валялись на улицах испанских городов, их кровь текла по канавам. Те, кто не был убит, умирали с голоду — в прямом смысле этого слова.

Мужчины и женщины из состава присяжных наблюдали за ним. Их лица были бесстрастны. Глядя на них, трудно было понять, о чем они думают в эту минуту. Один из присяжных размеренно, как заведенная машина, жевал резинку.

— Страна подверглась блокаде со стороны тех государств, которые должны были помочь ей. Народ проявлял изумительную храбрость и невиданную решимость. Полные гнева люди мужественно смотрели в лицо опасности и решительно поддерживали свое правительство. Последнее с особенной силой бросалось в глаза.

Как корреспондент, я имел доступ к дипломатам и государственным деятелям не только Испанской республики, но и многих других стран, представленных там. В подавляющем большинстве они поддерживали Франко и смотрели на народ Испании, как на сборище черни.

Бен снова сделал паузу и мельком взглянул на прокурора; тот цинично улыбался. Бен подумал, что именно о таких людях он сейчас и говорит.

— Эти государственные деятели считали людьми лишь представителей обеспеченной части населения, то есть лиц с положением в обществе, так называемых «светских», тех, что происходили из «хороших семей» и получили образование. Они и сами относились к этому типу людей. Не удивительно, что они не уважали испанский народ, который — сражался за хлеб, за утверждение своего человеческого достоинства, пытался сбросить цепи средневековья. Они ненавидели и презирали свой народ, и это возмущало меня до глубины души.