Альва Бесси - Антиамериканцы

Мои слова могут показаться странными, но, в сущности, все это легко объяснить. Те, кто в течение многих веков сидел на спине испанского народа, кто пил их кровь, — сбежали. Помещики, промышленники, банкиры, военщина и церковная знать скрылись в 1936 году во франкистскую часть Испании или во Францию. Они бросили свой народ. А он взял свою судьбу в собственные руки, стал сам управлять фабриками, фермами и шахтами, заводами, отелями и трамваями, банками, школами и библиотеками.

В течение трех лет простые испанцы были хозяевами своей страны со всеми ее богатствами, и это в корне изменило взаимоотношения людей. Испанцы осуществили то, что, как утверждает библия, бог сказал Моисею в Левите: «Не мсти и не питай злобы к сынам народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя…»

Бен повернулся к присяжным.

— Однажды, когда я болел, мне посчастливилось провести две недели в семье испанского крестьянина в небольшом селении. Семья состояла из стариков, молодой женщины, муж которой лежал раненый в госпитале, и двух маленьких детей. Кстати, детишки никогда не видели настоящих игрушек, они сами мастерили их из палочек, камешков и еловых шишек.

В доме была только одна кровать — на ней спали старики. И вот они настояли, чтобы я пользовался этой кроватью, а сами ложились на грязный пол. С рассвета до захода солнца мои хозяева работали в поле. Они сами жили впроголодь, но охотно делили со мной скудную пищу. Каждое утро я находил возле своей постели стакан вина, или горсть фисташек, или чашку сушеных фиников, или просто цветок…

— Ваша честь! — с усталым видом поднялся Биллингс. — Я вынужден вторично возразить против этой душещипательной истории, против этой коммунистической галиматьи. Все, что тут было сказано, совершенно не относится к вопросу, рассмотрением которого занимается данный суд.

— Возражение отклоняется, — спокойно ответил судья Айнхорн, и Биллингс сел.

— Старая женщина, — продолжал Бен, — каждый вечер, перед тем как я ложился спать, в течение часа массажировала мне ноги, втирая какое-то народное лекарство. Когда я уезжал в свой батальон, эти простые люди плакали. Это были каталонцы, жители испанской провинции Каталонии, говорящие на особом диалекте, которого я не понимал.

Бен сделал паузу и провел рукой по лицу.

— Вот все, что я могу сказать. Не знаю, достаточно ли убедительно я говорил, но пребывание в Испании заставило меня по-новому взглянуть на жизнь. Я стал другим человеком.

По мнению коммунистов, пришло время покончить с таким порядком, когда небольшая группа лиц владеет всеми богатствами земли и заставляет работать на себя всех остальных. Коммунисты борются за создание такого общества, где каждый, кто трудится, владеет вместе со всеми землей, фабриками, природными богатствами и вместе со всеми участвует в управлении обществом. Именно такие условия создались в Испании после бегства помещиков и капиталистов.

Бен повернулся и взглянул на Сью.

— Я хочу дожить до того дня, когда увижу в своей родной стране точно такие же взаимоотношения между людьми, какие я видел в Испании.

Я верю, что этот день наступит, потому что на одной шестой части земного шара такое общество уже создано. В этом обществе, где народу принадлежат все богатства и где народ сам управляет страной, ни один человек не наживается за счет другого, ни одна женщина не подчинена мужчине, все люди, независимо от оттенка кожи и расовой принадлежности, — равны и рука об руку строят настоящее человеческое счастье. В этом обществе нет и не может быть междоусобных войн.

Табачник встал и повернулся к Биллингсу.

— Теперь допрос можете продолжать вы, — произнес он.

Улыбаясь Биллингс поднялся со своего кресла.

Южная Франция еще чем-то напоминала Бену Испанию, чего нельзя было сказать о восточной части страны. Было холодно (собственно, это и не удивительно для марта), в природе чувствовалось что-то мрачное и гнетущее (но, может быть, в этом виновата война!).

Хэнк Прэт раздобыл где-то поросенка, и сейчас его трофей вращался на импровизированном вертеле, испуская аппетитный аромат. Соблазнительный запах — для всех, но жарким полакомятся только солдаты взвода Блау.

Тут же был и Коста, пуэрториканец. Три мушкетера, сблизившиеся в Кэмп-Уиллере, в Джорджии, перекочевали во Францию и теперь маршировали по ее полям.

Садилось солнце. На душе у Бена было тоскливо. «Мне бы следовало вести дневник, — думал он. — Ему я мог бы поведать некоторые свои думы, которыми не могу поделиться с Хэнком и Эмилио. Но почему у тебя должны быть думы, которыми ты не можешь поделиться со своими товарищами?» — тут же мелькнула у него мысль.

— Бен! — окликнул его Хэнк. — Сорока на хвосте только что принесла слух, что мы выступаем завтра.

— Я уже знаю.

— Что ты думаешь по этому поводу, дружище?

— Я думаю, нам лучше всего приняться за поросенка. О следующем дне подумаем, когда он наступит.

«Самое дорогое у человека — это жизнь, — вспоминал Бен известное выражение. — Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» Кто это написал? — попытался припомнить Бен. — Ленин или кто-нибудь другой? Эти слова выражают чувства, которые следовало бы внушать солдатам с самого начала их службы. Но этого никто не делал. Почему? Ведь можно было сказать, как это обычно делается, что так гласит народная мудрость. Бен припомнил и окончание: «Чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: Вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества» [132] Н. Островский «Как закалялась сталь». — Прим. ред. .

— Что тебя беспокоит, профессор? — спросил Хэнк. — У тебя такой вид, что, взглянув на тебя, хочется зареветь во весь голос.

Бен посмотрел на Хэнка, склонившегося с ножом над поросенком, и улыбнулся.

— Отрежь-ка мне лучше кусок поросенка, — попросил он.

— Нет, кроме шуток. Я беспокоюсь о тебе. Ты даже не пошел вместе с нами в тот веселый домик в оставшемся позади городишке, — проговорил Хэнк.

— Ему осточертел капитан, — вставил Эмилио.

— Не любит он меня, — ответил Бен, подражая акценту Хэнка.

Все трое помолчали, потом Бен с удивлением услышал свой голос:

— Послушай, Хэнк. А что ты, в конце концов, делаешь в Европе?

Тот уставился на него, широко разинув рот. С подбородка у него капал свиной жир.

— Будь я проклят, профессор, если знаю. Призывная комиссия заарканила меня, вот и все.

— Выходит, не знаешь? — с улыбкой осведомился Бен.

— Выходит. Может, ты скажешь мне?

— Ты освобождаешь человечество, — с самым серьезным видом сказал Бен, и Эмилио рассмеялся. Некоторое время Хэнк так и сидел с открытым ртом, потом принялся было обгладывать кость, но отложил ее и взглянул на Бена.