Горан Петрович - Поймай падающую звезду

Я на откосе и осторожно спускаюсь к невидимому дну промоины. Попадаю в высокий тенистый смешанный лес, в котором растут сосны и буки со стволами обхватом в полметра. Справа, высоко наверху, словно какие-то небесные срубы, возвышаются два-три заколоченных досками строения, которые отсюда кажутся мне огромными.

Я стою в широком пересохшем русле, которое должно ожить в сезон дождей, в засохшем иле с разбросанными крупными черными камнями. И начинаю потихоньку двигаться вверх. Куда приведет меня этот подъем — не знаю.

И все-таки мечтаю о том, как встречу царский боровик весом в килограмм, и потому внимательно оглядываюсь по сторонам. По берегам сумрачного естественного окопа, при условии, что растения на них сохранили влагу, можно, как подсказывает мне опыт, встретиться со своей мечтой. Потому и шурую посохом в подсохшей высокой траве, надеясь обнаружить ее спутниц — оранжевых лисичек и более светлых ежевиков, а также тех, кого я по неразумию считаю ядовитыми. Но все кругом сухо, и нигде ничего нет.

Время от времени вскарабкиваюсь и на более крутую правую сторону; левая более пологая, но я не хочу слишком удаляться от Ацы. Там, под толстенными стволами, нахожу только почерневшие обломки известняка, обросшие длинными бородами засохшей травы, и более ничего интересного. Все кругом усыпано почерневшими иголками и листьями и завалено черными ветками, в которых я то и дело путаюсь. Думая о том, что на некогда ухоженных участках перед домами могли бы прижиться мелкие боровички, белые или подберезовики: пробираюсь сквозь сухостой к домам. И опять — ничего. Только две-три кучи бытовых отходов — хозяева, похоже, не придумали лучшего способа, чтобы отметить свое летнее пребывание.

Вновь спускаюсь в промоину. Помогаю себе посохом и корзиной.

Начинаю движение, а тишина вокруг наступила страшноватая и таинственная, и только время от времени слышу за спиной пса, обследующего сухую траву и помойки. Пес чихает и фыркает, отмечая этим обнаруженные запахи.

— Эй! Аца! — кричу отсюда. — Эй!

Остановился в ожидании ответа. Никто не откликается. Наверное, язычок, на котором мы расстались, не такой уж и узкий. А если друг мой направился к противоположному склону, то расстояние между нами, должно быть, немалое, к тому же разделенное возвышенностью. Если переберусь через промоины, думаю я, то мы сблизимся и наверняка друг друга услышим.

Потихоньку поднимаюсь по пересохшему руслу, перепрыгивая с камня на камень или обходя их. Кажется, не удастся мне приблизиться к поляне. Даже похоже на то, что я слишком забрал влево и потихоньку отклоняюсь от намеченного пути. Это не очень хорошо.

Еще некоторое время пребываю в сомнениях, потом решаю повернуть направо. Пора выбираться отсюда.

— Тузик! Тузичелли! — зову я.

Только что слышал, как он прямо за моей спиной брехал на какого-то зверя, а теперь он здорово отстал, бешено кого-то облаивая. Наверное, погнался за одичавшей кошкой, которая спряталась от него на дереве. Капля крови гончей в его жилах не может смириться с тем, что ему опять не удалось удовлетворить свою страсть.

— Тузик! — кричу и посвистываю я. — Тузинетти, я пошел! Давай, Тузильоне!

Но его отсутствие не волнует меня. Даже если мы сильно удалимся друг от друга, он найдет меня по запаху. Полает еще немного, потом отправится вслед за мной.

Поднимаюсь наискосок по крутому склону. Задыхаюсь и чувствую, как по спине стекают капли пота. Иногда останавливаюсь, отдыхаю и прислушиваюсь, потом опять карабкаюсь. Посматриваю в направлении солнца, и время от времени обнаруживаю его на противоположной стороне, в верхушках буков и сосен, которые, кажется мне, становятся все величественнее. Все вокруг меня настолько пересохло и так шуршит под ногами, что о грибах я уже и не думаю. Если какой тут и сохранился, сам мне под ноги попадет.

Так я проковылял четверть часа, и очутился наконец на солнечной поляне. Солнце, что просматривается с нее, стоит довольно высоко, значит, сумерки еще не скоро. Передо мной раскинулось какое-то пастбище на таких же холмах. Места, с которого я отправился в поход, отсюда мне не видать.

Задыхаясь, присел на большой камень. Набрал в легкие воздуха и кричу:

— Аца! Где ты, Аца!

Одновременно стараюсь свистом подманить собаку.

Никто не отзывается, и я повторяю эту процедуру еще два-три раза.

И вот уже Тузик, разукрашенный прилипшими к шерсти травинками и репьями, выскакивает из ближних кустов. Тяжело дыша, заваливается набок у моих ног. Я глажу его по спине, убираю с головы прицепившуюся траву.

— Эй, Аца! — опять кричу. — Отзовись, Аца!

— Э-э-й! — отвечает мне тонкий голосок с противоположной стороны. — Э-э-й!

— Я здесь, Аца! — продолжаю я. — Где ты, Аца!

— А-а-а! — отвечает мне голосок. — А-а-а!

Видно, что-то он мне объясняет.

— А-а-а! — кричу и я ему в ответ.

Хорошо, думаю, теперь мы опять вместе.

Начинаю осматриваться. Прямо передо мной, у самого противоположного склона, вижу достаточно большой, но плохо обустроенный — вроде как начали ограждать поперечными лесинами, да потом бросили — двор какого-то хутора. Три-четыре строения означали в нем, видимо, жилую хибару, сенник, конюшню и птичник, но отличить их друг от друга было трудно. Широкие двери халупы были когда-то распахнуты, а теперь лежали на земле. Во дворе и около него озабоченно клевали что-то уже подросшие цыплята, хрюкали несколько поросят. Очень живо было в заброшенном дворе.

Как бы Тузик, думаю я, ни полетел туда, чтобы разобраться по некоторым вопросам с цыплятами и поросятами, после чего мне придется объясняться с хозяевами. Поэтому достаю из торбы его поводок и пристегиваю к ошейнику. Он настолько устал, что даже не реагирует.

Но наискосок от меня, наверное, в продолжение того язычка, от которого мы разошлись, раскинулась, занимая весь склон, березовая роща лет эдак двадцати, и белые стволы деревьев выглядят совсем как равномерно всаженные в землю зубочистки. Я вижу перед собой левую опушку, от которой начинается пастбище. Правая подходит к ближнему селу, а поперек нее краснеет только что проложенная полоса дороги.

Пейзаж выглядит привлекательно. Если где и могут быть отличные белые, так только там. Лишь бы только в роще сохранилось хоть немного влаги. Я встаю и направляюсь к березняку.

Спускаю Тузика с поводка. Он словно прочитал мои мысли, и на всем скаку устремился к белоснежным стволам. Там вскоре и исчез.

Через выпас с короткой выщипанной травкой выхожу на поперечную дорогу и вижу, что она прорыта, похоже, мощной техникой до самой красной глины под самой опушкой березняка. Слева она теряется где-то на плоскогорье — красная полоса просто исчезает в зеленой траве, — справа превращается во что-то вроде улицы в поселке, в котором можно заметить несколько обитаемых домов. Все прочие — заколочены, покинуты до следующего лета.