Мохан Ракеш - Хозяин пепелища

— Ну, сидит — и пусть сидит, а ты подай мне чилам [22] Чилам — большая курительная трубка. ! — И потянулся всем телом. Выгибаясь и наклонившись вперед, он провел правой рукой по своим обнаженным бедрам.

— А если Манори ему про все рассказал?.. — Лаччха медленно поднялся и выразительно посмотрел на учителя.

— Или Манори жить надоело? — в тон ему ответил Раккха.

Лаччха пошел выполнять приказание.

Раккхе явно было не по себе: он начал подбирать валявшиеся на площадке сухие сморщенные листья смоковницы и торопливо перетирать их в своих толстых пальцах. Скоро возвратился Лаччха и молча подал ему чилам с подложенной под него чистой тряпицей.

— А, кроме Манори, Гани еще с кем-нибудь говорил? — с напускным равнодушием спросил Раккха и сделал глубокую затяжку.

— Нет.

— На, возьми, — он словно поперхнулся дымом и сунул чилам Лаччхе. Оглянувшись, Лаччха увидел, что в их сторону от пепелища идет старик, бережно поддерживаемый Манори. Лаччха быстро уселся на площадке и раз за разом торопливо затянулся. Его глаза испуганно перебегали с помрачневшего лица Раккхи на лицо убитого горем старика, медленно приближавшегося к ним. Манори шел на полшага впереди старика, как бы стараясь своим телом загородить его от Раккхи — насильника и убийцы. Но Гани еще издали заметил могучую фигуру борца, сидевшего у колодца. Гани сразу же узнал его.

— Раккха-борец! — удивленно воскликнул он, еще не доходя до колодца, и радостно, как лучшему другу, протянул Раккхе обе руки.

Напряженно вытянув шею и сощурив глаза, Раккха в упор смотрел на старика. В ответ на приветствие он издал лишь какой-то хриплый звук, словно прочищал горло.

— Раккха-борец, неужели ты не узнаешь меня? — опуская протянутые руки, печально сказал старик. — Я же Гани, Абдул Гани — отец Чирагдина!

Раккха окинул его подозрительным взглядом. В глазах старика светилась неподдельная радость. Даже морщины на лице будто разгладились. Нижняя губа у Раккхи еще больше отвисла, и из недр его туши наконец раздалось утробное рычание:

— Я узнал тебя, старый Гани!

Старик устало опустился на площадку у колодца и прислонился спиной к стволу смоковницы.

Люди в окнах застыли в напряженном ожидании, только изредка слышалось прерывистое взволнованное перешептывание:

— Наконец-то они сошлись лицом к лицу!..

— Сейчас-то Гани обязательно узнает, кто убил его сына.

— И что тогда будет!..

— Теперь уж Раккха ничего не сделает старику: нынче не те времена!..

— А то вот еще хозяин нашелся! Никому не дает даже палку воткнуть на пустыре!

— Теперь это место ничье — государственная собственность!..

— А Манори-то трус: почему он не рассказал старику, кто убил его сына, сноху и внучат?..

— Да ведь если бы Раккха был человек, а то ведь это бык бешеный! С ним только свяжись…

— …А как исхудал бедняга Гани! Как поседел! Борода-то стала вся серебряная…

Два человека у колодца долго молчали и не двигались.

— Ты посмотри, Раккха-борец, как все изменилось, — наконец тихо проговорил старик. — Уезжал — была семья и дом полная чаша, а вернулся — нашел лишь пепел да развалины! Одно пепелище… Но если правду сказать, будь моя воля — остался бы я доживать свой век на этом пепелище! — И глаза его наполнились слезами.

Раккха медленно подобрал вытянутые ноги и, сдернув гамачху, сушившуюся на срубе колодца, перекинул ее через плечо. Лаччха услужливо протянул ему чилам. Раккха не спеша затянулся.

— Расскажи, Раккха, как все это случилось, — сдерживая душившие его слезы, с дрожью в голосе обратился к борцу старик. — Рядом с нами жили люди, и все мы любили друг друга, как братья. Неужели Чирагдин не догадался спрятаться у кого-нибудь из соседей?

— Да вот так уж получилось… — невнятно пробормотал Раккха, и сам был поражен, до чего изменился его собственный голос. Все время, пока говорил старик, толстые губы Раккхи были плотно сомкнуты, словно смазанные клеем. От напряжения на лбу выступила легкая испарина, в голове отдавались тупые удары, будто кто-то изнутри бил по черепу молотком.

— Ну, как там… в Пакистане? — хрипло спросил Раккха, не зная, как прервать гнетущее молчание. Он вытер пот на шее и на волосатой груди, натужно отхаркался и смачно сплюнул в сторону.

— Что мне сказать, Раккха? — тихо проговорил старик, обеими руками опираясь на свою палку. — Если ты спрашиваешь, как дела у меня, то это только одному аллаху известно. Будь со мною мой Чирагдин, все было бы иначе… Ведь тогда, Раккха, я долго уговаривал его ехать вместе со мной. А он уперся: как, мол, бросить новый дом на произвол судьбы? «Здесь, говорит, все люди свои. Мне нечего бояться». А того не мог понять, что беззащитного голубя коршун и в гнезде достанет: свои не обидят — чужой растерзает… И из-за одного дома погибло четыре невинных души!.. Особенно он надеялся на тебя, Раккха. Не раз, бывало, говорил мне: «Пока Раккха жив, никто не посмеет даже пальцем нас тронуть»… А пришла беда — и сам Раккха, видно, не смог защитить…

Раккха молчал и тупо смотрел на пальцы своих босых ног. Все тело его покрылось густой испариной, в ступнях покалывало точно острыми иглами, а вспухший язык, казалось, уже не помещался во рту. Торопливо отерев гамачхою вспотевшую шею, Раккха молитвенно сложил руки и поднял к небу заплывшие жиром глаза.

— Только ты — истина, о Прабху [23] Прабху — обращение к богу. , только ты, только ты, только ты! — прохрипел он.

Старик ласково положил руку ему на плечо.

— Не надо так убиваться, Раккха! Видно, случилось то, чему суждено было случиться. Кто сможет это исправить? Кто сможет вернуть тех, кто ушел навсегда?.. Да сохранит аллах добродетель праведника и да простит прегрешения заблудшего! И если нет со мной Чирагдина, то остались все вы, кто знал его. Я вновь увидел свои дом и нашел утешение в слезах… Я рад, что встретил тебя, Раккха. И да благословит вас аллах! Живите и радуйтесь, — и, тяжело опершись на свою трость, старик медленно встал. — Ну, не забывай нас, Раккха-борец!

В ответ Раккха буркнул что-то невразумительное и, не выпуская гамачхи, сложил руки лодочкой. В последний раз окинув переулок скорбным взглядом, старик медленно пошел прочь. Десятки настороженно-любопытных глаз провожали его.

В окнах наверху послышались вздохи облегчения и тихие возбужденные голоса:

— Манори, наверно, обо всем ему рассказал!..

— А видать, струхнул Раккха перед стариком! Вы заметили, как он сразу изменился в лице?

— Ну как, теперь Раккха разрешит привязывать там скотину?..

— Бедняжка Зубейда! Какая она была добрая, какая кроткая! За всю жизнь никому грубого слова не сказала…

— Да разве же Раккха — человек? Бешеный пес! Ради дома он и матери родной не пожалел бы!..