Мохан Ракеш - Хозяин пепелища

А спустя еще год, когда они прибыли в Индию, их было уже трое, ибо незадолго перед тем Эвелин стала матерью. Здесь им сразу же пришлось столкнуться с трудностями. Сатьяпал думал открыть в Бомбее маленькую студию, но оказалось, что на это требуются большие средства, а деньги у них были уже на исходе. Итак, нужно было немедленно найти работу. Самое большее, на что мог рассчитывать в Бомбее молодой художник, — это устроиться в какую-нибудь коммерческую студию. Иного выхода не было, и Сатьяпал поступил в рекламное бюро одной фирмы.

За три года изнурительной работы он сумел написать лишь несколько настоящих полотен. Картины эти получили самые лестные отзывы местных знатоков, но не принесли желанного дохода. В конце концов Сатьяпал бросил рекламное бюро и вместе с семьей переехал в Дели. Здесь в течение полугода он безуспешно искал хоть какой-нибудь работы. Длительные лишения подорвали его здоровье, и когда он, наконец, обратился к врачу, то услышал страшное слово — туберкулез…

Эвелин продала все, что было у нее ценного, и, спасая мужа от губительной летней жары, привезла его в Симлу. Здесь она сняла двухкомнатную квартирку и теперь, не имея возможности нанять прислугу, сама занимается уборкой, сама готовит обед, бегает в аптеку за лекарствами и кормит больного мужа. Малыш постоянно просится к отцу, но муж не разрешает ей рисковать здоровьем ребенка. Чтобы развлечь малыша, она отправляется с ним гулять, каждый раз обещая купить ему много красивых игрушек и разноцветных шаров…

Когда Сатиш закончил рассказ, на глазах у него блестели слезы. Желая скрыть свое волнение, Сатиш отвернулся и сделал вид, что любуется снежными вершинами. Потом тихо добавил:

— Вот это, друг, вероятно, и есть настоящая любовь! Говорят, что главное в жизни человека — это деньги. Но что такое деньги? Душевный голод деньгами не утолишь — душу питает любовь! — И, закрыв глаза, он глубоко затянулся сигаретой.

Вскоре в местной газете я увидел сообщение, что в одном из лучших отелей Симлы открылась выставка картин известного индийского художника. Имя художника не было названо. Придя по указанному адресу, я увидел множество картин и рисунков, развешанных по стенам роскошного холла. И здесь же висело объявление, что картины продаются. На мой вопрос, чьи это картины, мне ответили, что они принадлежат госпоже Эвелин Капур.

Было уже за полдень, однако холл был пуст. Я оказался единственным посетителем выставки. Солнечные лучи, проникая через зеркальные стекла, яркими пятнами ложились на полотна. Я долго ходил по залу, рассматривая творения неизвестного мне художника. Я не слишком увлекаюсь живописью, но то, что я увидел, потрясло меня. У меня было такое чувство, будто со всех сторон глядят на меня обезумевшие глаза и слышатся безумные речи, хохот людей, заблудившихся в дебрях современной цивилизации. Особенно запомнились мне две небольшие картины с символическим названием. На одной из них, носившей название «Стервятники», художник изобразил грифов. С чисто человеческим выражением циничной насмешки они в упор смотрели на зрителя. Их хищные, широко открытые клювы, казалось, готовы были проглотить все живое, а на могучих лапах с острыми загнутыми когтями темнели бурые пятна засохшей крови. Это была одна из тех картин, которые рождают в сердце ужас и в то же время неудержимо влекут к себе, заставляя зрителя еще и еще раз возвращаться и неотрывно смотреть…

Вторая картина называлась «Дары небес». Под засохшим деревом с искривленными, без единого листочка ветвями, резко выступающими на фоне накаленного зноем неба, сидел человек-скелет. Он протягивал к зрителю пустую глиняную миску с выщербленными краями.

Эти два страшных символа современного мира как будто привиделись мне в бреду и навсегда врезались мне в память.

Осмотрев выставку, я подошел к управляющему отеля и поинтересовался, как идет продажа картин.

— Да кто же купит этих страшилищ? — презрительно усмехнулся он. — Если я и согласился развесить их здесь, то лишь потому, что не хотел огорчить симпатичную даму. Но дней через пять-шесть я вынужден буду ей отказать.

— Но хоть кто-нибудь справлялся о цене?

— Справлялись-то многие, но только из любопытства, — все в том же тоне отвечал он. — Никто еще не сошел с ума, чтобы платить тысячи рупий за эту пачкотню. Пусть она скажет спасибо, если ей предложат по десять рупий за штуку…

— Сколько же дней открыта выставка?

— Да уже дней пятнадцать.

— И за все это время никто не пожелал поговорить с владелицей картин?

— Ах, господин, — усмехнулся управляющий, видимо, удивляясь моей наивности. — Поговорить-то приходило, наверно, человек пятьдесят, не меньше. Но неужели вы не понимаете, что дело шло не о покупке картин! Просто им хотелось познакомиться с красивой женщиной! В первое-то время она наведывалась сюда по нескольку раз на день — пешком приходила с другого конца города! А теперь, вот уже три-четыре дня, что-то совсем не показывается… Один приезжий толстосум-сикх и так и этак ее обхаживал, да ни с чем и уехал!

А спустя несколько дней Сатиш явился ко мне с известием, что муж Эвелин Капур скончался.

Как-то вечером, ужиная в одной из дешевых харчевен близ Лоар-базара, я увидел за окном уже знакомую мне стройную женщину в пенджабском одеянии. Эвелин тянула за руку упиравшегося малыша. Он хныкал и чего-то требовал у матери, а она вполголоса уговаривала его. У входа в харчевню она остановилась, огляделась по сторонам, словно боясь, как бы кто ее не увидел, затем решительно толкнула дверь. Все глаза в зале обратились к ней; появление в этих стенах англичанки было событием. Какой-то по-европейски одетый клерк восхищенно прищелкнул пальцами. Слуга с грохотом уронил поднос. Гордо подняв свою красивую голову и ни на кого не глядя, она прошла с мальчиком в угловую кабину и задернула за собой грязную занавеску. Посетители перемигивались с двусмысленной улыбкой: ведь по вечерам сюда заходили женщины лишь определенного сорта. После минутного замешательства слуга бросился к кабине, но толстый хозяин жестом остановил его и, поднявшись из-за стойки, сам прошел за занавеску. Чей-то голос из угла ехидно задал вопрос:

— А нас вы тоже обслужите, почтенный?

Кто-то хихикнул.

Приняв заказ, хозяин прошел к стойке, опустился на жалобно скрипнувший под ним стул и строго приказал слуге подать госпоже порцию жареного картофеля.

В зале никто не произносил ни слова, слышалось только смачное чавканье. Зато носы посетителей то и дело поворачивались к задернутой занавеске, а жирные губы растягивались в улыбке.

Но как только слуга с подносом зашел в кабину, оттуда послышался капризный голос ребенка: