Мохан Ракеш - Хозяин пепелища

— Нет, нет, сначала вы: ведь вам сейчас идти на работу, — настаивала она.

Я был приятно удивлен, что ей известно обо мне больше, чем я мог предполагать.

— Как тебя зовут? — спросил я, ставя под кран свое ведро.

— Пушпа, — отвечала она бойко.

— И в каком же классе ты учишься?

Она вдруг смутилась и, не глядя на меня, тихо ответила:

— Я не хожу в школу.

Я был снова удивлен ее ответом.

— Неужели?.. Почему же так?

Кажется, за всю свою жизнь я еще ни разу не задавал девушке подряд столько вопросов; ведь чрезмерное любопытство наши девушки воспринимают как бестактную назойливость. Впрочем, Пушпа была еще почти ребенок.

— Мы живем не здесь, — сказала она, словно прося прощения. — Мы с отцом приехали сюда из деревни. У него тут какое-то дело. Как только отец закончит его, мы сразу же уедем обратно.

Я заметил, что она еще не научилась по-девичьи потуплять глаза. Была в ней та весенняя свежесть и чистота, которые так трогают нас, когда мы смотрим на нежные молодые листочки. Итак, скоро она вернется к себе в деревню… Весною будет собирать мелкие, ярко-желтые цветы горчицы и лакомиться первыми, удивительно вкусными дарами земли. По вечерам с трепетом будет внимать грустной песне, долетающей с полей к ее девичьей постели, и эта простая мелодия пробудит в ее сердце какие-то новые нежные мечтания. И серебристые нити звездных лучей будут тянуться к ее ресницам, пока их не смежит глубокий и мирный сон. А на заре, чуть заслышав вдали утреннюю песню, помчится она босиком по росистой траве прямо к реке и вместе с подругами до полудня будет плескаться в ее прохладных волнах, а потом солнце и ветер будут сушить спутанные пряди ее темных волос… И вот незаметно подойдет юность, нальются соками жизни едва заметные сейчас груди, а захмелевшие глаза будут излучать переполняющее душу молодое беспричинное счастье. Она не будет ломать голову над задачками, не будет зубрить названия бесчисленных точек на географической карте или, обложившись словарями, вникать в смысл туманных мистических поэм. Золотые звезды поэзии будут загораться для нее повсюду, куда она только обратит свой взор…

Но тут я заметил, что мое ведро давно уже наполнилось и вода бежит через край. Чтобы скрыть замешательство и вместе с тем отблагодарить девочку за ее любезность, я быстро подхватил ведро и стал переливать воду в ее кувшин, но он покачнулся и опрокинулся.

— Ой! — вырвалось у девочки, и она бросилась поднимать свой начищенный до блеска кувшин.

— Пушпа! — послышался невдалеке сердитый окрик.

— Иду, отец! — тотчас откликнулась она.

— Набрала воды?

— Нет еще!

— А ну поживей, негодница!

Я обернулся и увидел высокого старого джата [4] Джаты — крестьянская каста в Раджастане и Пенджабе. . Он стоял на веранде соседнего домишки и старательно накручивал на голову белый тюрбан. Голос у него был скрипучий и хриплый, а седая клинышком бородка торчала, как острие копья. Глаза, мутные и опухшие, без слов говорили, что накануне он изрядно выпил. Покончив с тюрбаном, джат медленно провел рукой по своей бородке:

— Поторопись, негодница, а не то косу оторву! — И он равнодушно повернулся к нам спиной.

Девочка улыбнулась и лукаво стрельнула в меня глазами — словно бросила мне две сверкающие перламутровые раковины. Ее озорная улыбка говорила мне: «Какой же ты непонятливый! Ведь брань родного отца во сто раз дороже ласки отчима!»

После этого случая я видел Пушпу еще несколько раз. И всегда, когда я смотрел на нее, мне почему-то вспоминались те нежно-красные бархатистые цветы, которые в детстве я любил прикалывать к своей курточке.

Раза два-три случилось мне увидеть и отца Пушпы: когда он чистил зубы, заплетал свою гриву или ругал дочь. И всякий раз он напоминал мне размокший от дождя птичий помет, грязными каплями падающий с крыши.

Однажды, возвращаясь с работы, я заметил отца Пушпы у автобусной остановки. Он, по-видимому, кого-то поджидал. Но когда я направился в сторону дома, он двинулся за мной. Я прибавил шагу, но он не отставал. Я пошел медленнее — и он тоже. Я обернулся.

— Куда путь держите, бабу-джи? — обратился ко мне джат. Очевидно, он решил завязать со мной знакомство…

— В Модел-таун [5] Модел-таун — название одного из районов Джалландхара. , — ответил я, стараясь всем своим видом показать, что я важная персона и иду пешком только потому, что нуждаюсь в моционе.

— Модел-таун! И я как раз туда же иду! — подхватил джат, догоняя меня. — Доктора Гурбахша Сингха знаете? Это ведь мой односельчанин. Я всегда у него останавливаюсь… Пойдемте-ка вместе, вдвоем веселее… Мне очень хотелось ему сказать, что я не жду ничего веселого от его компании, но я сдержался и промолчал.

— А вы постоянно здесь живете? — торопился он закрепить знакомство.

— Нет, — коротко ответил я.

— А давно приехали в Джалландхар?

Чтобы исчерпать его расспросы, я решил сразу выложить все, что могло его интересовать:

— Я здесь всего лишь два месяца. Работаю в муниципалитете заместителем делопроизводителя. Жалованье — сто двадцать рупий в месяц. Надеюсь скоро получить прибавку. Семьей еще не обзавелся: пока учился, некогда было, а теперь никак не найду подходящей невесты… А чтобы поддерживать чистоту в квартире, нанял слугу-гархвалийца. Ему под сорок, он вдовец и живет у меня вместе со своей взрослой дочерью.

Внимательно выслушав меня, джат, к моему удивлению, не унялся.

— Но почему же ваш гархвалиец до сих пор не выдал дочку замуж? — спросил он.

— Его дочь уже вдова, — сказал я.

— Ага, вдова… А в другую семью он не собирается ее пристроить? — По тону джата я догадался, что это его чрезвычайно интересует.

Если бы я изучал этнографию, то, без сомнения, расспросил бы моего гархвалийца, но я никогда не имел склонности к этой науке, и судьба его дочери занимала меня меньше всего.

Джат ждал. От нетерпения у него даже усы затопорщились.

— Сейчас он о ней заботится. А как сложится ее судьба в дальнейшем — не берусь сказать, — сдержанно отвечал я, стараясь угадать причину его любопытства.

— И красивая д-девушка? — Он теперь даже заикался.

— Красивая. И характер у нее хороший…

— Неужели! — как-то неестественно удивился джат. — По правде говоря, это ведь самое дорогое в человеке. И трудолюбива?

— Ну, нет, на работу не падка. А вот языком чесать мастерица.

— Вот как? — снова изумился джат. — Впрочем, что ж тут такого: в молодости-то работа на ум нейдет.

Я взглянул на моего собеседника: глаза у него горели, а в уголках губ поблескивала слюна. Чтобы скрыть свое отвращение, я быстро нагнулся и стал смахивать пыль с ботинок.

— На этих немощеных улицах всегда столько пыли, что не различишь цвета собственных башмаков, — сказал я.