Мигель Сильва - Мертвые дома

Несчастье началось с того рокового момента, когда полковник Кубильос, проезжая верхом через поле, заметил издали Петру Сокорро, которая толкла маис у двери ранчо. К девушке вернулись крестьянский румянец и крестьянские повадки. В ритме примитивного танца грациозно поднимались и опускались ее руки, дрожали маленькие груди под тканью рубашки, двигались бедра. Дешевое колечко с цветной стекляшкой вместо камня — единственное, что осталось от прежней жизни, — блестело на ее смуглом толстом пальце. Полковник Кубильос остановил лошадь, и Петра Сокорро прервала работу. Мгновение они смотрели друг на друга. Затем Петра провела тыльной стороной руки по потному лбу, поправила растрепавшиеся волосы, спадавшие в беспорядке, и продолжала работу, не глядя больше на всадника, который наблюдал за нею поверх изгороди.

— Кто эта женщина на ранчо? — спросил Кубильос Хуана де-Дьоса, вернувшись в управление.

— Шлюха из Эль-Сомбреро, полковник, — ответил полицейский. — Теперь она живет с Перикоте.

Полковник Кубильос спокойно уселся на кожаный стул, опустил плетку меж ног. Из-под его полураспахнутого ликилики выглядывал револьвер в кобуре на широком поясе. Он дождался, пока Хуан де-Дьос расседлал лошадь, и затем приказал:

— Ступай к этой женщине и скажи, что я приду провести с ней ночь. Пусть она ждет меня в восемь часов.

Но Петра Сокорро уже не была шлюхой из Эль-Сомбреро, она была женой Перикоте, Когда Хуан де-Дьос пришел с поручением от правительственного наместника, она встретила его почтительно и испуганно и сказала:

— Передайте полковнику, что мне очень жаль и что я ему очень благодарна, но у меня есть муж.

Она не стала рассказывать Перикоте о случившемся. Зачем? Чего бы она этим добилась? Того, что он пошел бы на какой-нибудь неосторожный шаг? Он и так выпивал с кем попало и слишком много болтал с каждым встречным. И видит бог — она была уверена, что теперь полковник оставит ее в покое.

Но Кубильос не успокоился. Хуан де-Дьос снова навестил ее и принес подарок — несколько вар цветастой ткани, которую Петра Сокорро, боязливо извинившись, отказалась принять. А неделей позже, субботним вечером, когда издалека доносился голос Перикоте, который во все горло распевал песенку в кабачке Эпифанио, правительственный наместник собственной персоной вломился в ранчо.

— Я пришел провести с тобой ночь, — властно заявил он.

— Я ведь передавала вам через Хуана де-Дьоса, полковник, что я очень сожалею и мне очень неприятно, но я не могу, — ответила женщина, чуть не плача.

— Не говори ерунды! — отрезал Кубильос, схватив ее за руку. — И не разыгрывай из себя тихоню. Давай раздевайся!

Но Петра Сокорро, которая уже не была шлюхой из Эль-Сомбреро, а была женой Перикоте, вывернулась из его рук, словно ящерица, как дым скользнула в ворота ранчо и пустилась бежать через темный лес, босая, как была, по колючкам и острым камням.

Глядя на площадь из окна управления, полковник Кубильос уронил, не оборачиваясь:

— Тебе не кажется, Хуан де-Дьос, что этот Перикоте, который распевает по ночам песни, пожалуй, опасный человек, злоумышляющий против правительства?

Хуан де-Дьос, который стоял подле золоченого бюста генерала Гомеса, не нуждался в дальнейших разъяснениях и не стал утруждать себя ответом начальству. Пробормотав что-то невразумительное в знак того, что он все понял, Хуан де-Дьос неслышно вышел из управления. Полковник Кубильос, не заметивший его ухода, целиком погрузился в созерцание тринитарий, которые обвивали саманы на площади.

После полудня Хуан де-Дьос привел арестованного. Перикоте был чрезвычайно удивлен, услышав, что его берут под стражу, но удивление его достигло предела, когда Хуан де-Дьос сказал, вытянувшись по стойке смирно перед наместником:

— Я привел к вам человека, полковник, который плохо отзывался о генерале Гомесе.

— Кто? Я? — воскликнул Перикоте ошеломленно.

— Так точно, полковник, — продолжал Хуан де-Дьос, обращаясь к Кубильосу и по-прежнему сохраняя положение «смирно». — Я давно слежу за ним.

— Враки! Все это враки! — в ярости закричал Перикоте, внезапно поняв, какая опасность ему угрожает, и бросился на Хуана де-Дьоса, чтобы схватить его за ворот и воткнуть ему обратно в глотку эти гнусные слова.

Но тут вмешался полковник Кубильос, сжимая в руке револьвер.

— Берегитесь! Неуважение к властям усугубит вашу вину.

И приказал Хуану де-Дьосу:

— Отведите его в камеру.

Перикоте снова стал протестовать и вырываться. На крики прибежали секретарь и еще один полицейский. Вчетвером они втолкнули Перикоте в заброшенную камеру, откуда сбежали даже крысы. В камере стоял запах тлена, навоза и пыли.

Скрежет ржавого засова заглушил вопли Перикоте:

— Враки! Все враки! Я ничего не говорил!

Новость в несколько минут облетела городок, не понадобилось даже вмешательства Эрмелинды. Позднее стало известно, что Перикоте отправят в Паленке на строительство автострады. Во всех домах женщины шептали: «Бедняжка!», а мужчины молча кусали ногти. Только отец Перния осмелился посетить Кубильоса.

— Я догадываюсь, по какому делу вы пришли, преподобный отец, — уверенно заявил полковник, не дав тому и рта раскрыть. — И советую вам уйти. У меня имеются доказательства, что этот человек злоумышлял против правительства, и вы скомпрометируете себя как священник и как гражданин, если станете защищать его.

Он повернулся спиной к отцу Перния, не желая слушать никаких возражений.

Но сеньора Картайю ему все же пришлось выслушать. Старый масон, ковыляя, проник через задний ход и появился в управлении, когда Кубильос меньше всего его ожидал.

— Полковник Кубильос, — не здороваясь, начал сеньор Картайя, который учел опыт безуспешных хлопот священника, — я пришел поговорить с вами о Перикоте.

— Это бесполезно, — ответил Кубильос отрывисто. — Обвинение очень серьезно. У нас есть доказательства, что он дурно отзывался о генерале Гомесе, а также совершил ряд других, еще более тяжких проступков.

— Но ведь вы очень хорошо знаете, что это ложь, — невозмутимо возразил Картайя.

— Как вы смеете обвинять меня во лжи? Да вы знаете, что вам грозит? Или, может быть, вы сообщник арестованного? — угрожающе зарычал Кубильос, стукнув кулаком по столу, отчего поднялись тучи пыли и подпрыгнули бумаги.

Однако Картайя продолжал тихо и бесстрастно:

— Мне семьдесят пять лет, я могу умереть в любой момент. И даже лучше было бы, если б я умер сейчас. Мы оба знаем, что этот бедный парень, Перикоте, не занимается политикой и никогда не связывался с правительством.

— Немедленно очистите помещение! — закричал фиолетовый от ярости Кубильос. — Я не отправлю вас в Паленке вместе с этим бродягой только потому, что вы, чего доброго, скончаетесь по дороге от старости!