Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

– Да пройдет ли он через день, мистрис Филлипс?

Мистрис Филлипс не решалась дать утвердительного ответа.

– Перед тем как пройти, на нем еще появятся багровые полосы с желтоватым отливом, – отвечала мистрис Филлипс, казалось, что она была жена кулачного бойца: до такой степени хорошо она знала свойство синяков после подбития глаза.

– Значит, не пройдет и до завтра, – сказал Кросби, показывая веселый вид, между тем как в душе у него происходила страшная пытка.

– Пройдет дня через три, да и после того будет заживать постепенно. Пиявки… не знаю, чтобы они приносили когда-нибудь пользу.

Кросби и второй день пробыл дома, на третий он решился, во что бы то ни стало отправиться с синими и желтыми пятнами под подбитым глазом. В одной из утренних газет того дня он прочитал описание всего приключения. В ней говорилось, каким образом мистер К., который служит в генеральном комитете и который в скором времени должен привести к брачному алтарю прекрасную дочь графа де К., сделался предметом наглого нападения на дебаркадере железной дороги, а вследствие этого должен оставаться безвыходно в своей квартире. Дальше говорилось, что виновный, как полагают, осмелился иметь виды на ту же самую леди и за эту дерзость получил в ответ презрение со стороны каждого члена упомянутого благородного семейства. «Утешительно, однако же, знать, – говорила газета, – что мистер К. вполне отмстил за себя, и так отпорол молодого человека, что тот не в состоянии встать с постели».

Прочитав это, Кросби увидел, что ему необходимо показаться немедленно и объяснить истину настолько, насколько общество узнало бы ее без его объяснения. Поэтому на третий день Кросби надел шляпу и перчатки и отправился в должность, хотя для подбитого глаза и не наступил период багровых полос с желтоватым отливом. Переход по коридору через курьерскую в его кабинет было делом весьма неприятным. Само собой разумеется, что все смотрели на него, как, разумеется, и то, что ему не удалась попытка показать вид, что он на это не обращает внимания.

– Боггс, – сказал Кросби одному из курьеров, – посмотри, не здесь ли мистер Буттервел!

Через несколько минут, как и ожидал Кросби, мистер Буттервел вошел в его кабинет.

– Клянусь честью, это вещь серьезная, – сказал мистер Буттервел, взглянув на подбитый глаз своего сослуживца. – На вашем месте я бы не вышел.

– Конечно неприятно, – сказал Кросби. – Но нельзя же все сидеть дома. Вы знаете, что если человек день-другой не покажется, где нужно, про него сейчас же распустят страшные истории.

– Но ради бога скажите, как это случилось? В газетах пишут, что вы до полусмерти прибили человека, который сыграл над вами такую шутку.

– Газеты по обыкновению лгут. Я до него не дотронулся.

– Неужели? Ну уж извините, после такого удара по лицу я переломал бы ему все ребра.

– Явились полисмены, и дело кончилось. Не позволят же заводить шум и драку на дебаркадере, ведь это не в Салисберийском поле. Да и притом, кто может сказать заранее, что он может или не может отделать своего противника?

– Разумеется, это только и можно сказать после того, как сам поколотишь или тебя поколотят. Но что это за человек и что такое говорится в газетах насчет презрения к нему со стороны благородной фамилии?

– Все это ложь, и больше ничего. Он ни души не видел из фамилии де Курси.

– Значит, правда-то там, где дело касается другой девушки, не так ли, Кросби? Я ведь знал, что при настоящей помолвке вы находились в каком-то затруднительном положении.

– Не знаю, из-за чего и почему он разыграл из себя такого зверя. Вы, верно, что-нибудь слышали о моих оллингтонских знакомых?

– О, да, слышал.

– Как перед Богом, у меня на уме не было ничего дурного против них.

– Молодой человек тоже был знаком с ними? О, теперь я все понимаю! Он просто хочет занять ваше место. Как видно, он недурно принялся за дело. Что же вы намерены с ним делать?

– Ничего.

– Ничего! Очень странно! Я бы представил его судьям.

– Дело в том, Буттервел, я обязан пощадить имя той девушки. Я знаю, что поступил весьма дурно.

– Да, да, мне кажется, что очень дурно.

Мистер Буттервел произнес эти слова весьма решительным тоном, как будто он не намерен был допустить ни малейшего извинения в этом поступке и во всяком случае скрывать свое мнение. Кросби осуждал себя в деле своей женитьбы и с тем вместе заботился, чтобы другие, услышав от него самого подобное обвинение, сказали бы что-нибудь в его оправдание. Ведь приятелю нетрудно сказать, что подобные интрижки весьма обыкновенны и что в жизни нередко случается поступать неосмотрительно, даже опрометчиво. Он надеялся на такую благосклонность со стороны Фаулера Прата, но надеялся тщетно. Буттервел был добрый, снисходительный человек, старался всякому угодить и никогда не принимал на себя обязанности читать морали, а все-таки и Буттервел ни слова не сказал в утешение Кросби. Кросби не имел на своей стороне ни одного человека, который бы смотрел сквозь пальцы на его проступок, считал бы это не проступком, но безрассудным увлечением, не имел никого, кроме членов семейства де Курси, которые совершенно овладели им и, как говорится, ели его живого.

– Теперь дела этого не поправить, – сказал Кросби. – Что касается до человека, который сделал на меня такое зверское нападение, он знает, что за ее юбками его никто не тронет. Я решительно ничего не могу сделать без того, чтобы не упоминать ее имени.

– Да, я понимаю, – сказал Буттервел. – Неприятно, весьма неприятно. Не знаю, могу ли я что-нибудь сделать для вас. Будете вы сегодня в совете?

– Непременно, – отвечал Кросби, становясь более и более опечаленным.

Острый его слух говорил ему, что он потерял к себе всякое уважение Буттервела, по крайней мере на некоторое время. Буттервел хотя и занимал высшую должность, но по привычке всегда обходился с Кросби как с человеком, которого должно уважать. Кросби пользовался и умел пользоваться, как в комитете, так и в обществе, почетом, гораздо выше того, на которое он по своему положению имел законное право. Теперь он был низведен с своего пьедестала. Никто лучше Буттервела не видел этого. Он шел по одному направлению с обществом, замечая почти инстинктивно, какое направление намеревалось взять общество. «Такт, такт и такт», – говорил он про себя, прогуливаясь по тропинкам путнейской виллы. Кросби теперь секретарь, тогда как несколько месяцев тому назад был обыкновенным клерком, несмотря на то инстинкт мистера Буттервела говорил ему, что Кросби пал. Поэтому у него не было ни малейшего расположения выразить сочувствие к человеку, которого постигло несчастье, оставляя секретарский кабинет, он знал заранее, что много пройдет времени до той поры, когда он снова заглянет в него.