Ричард Йейтс - Одиннадцать видов одиночества

Первое, что он почувствовал, едва переступив порог квартиры, — это запах брюссельской капусты. Дети все еще были на кухне, ужинали: об этом свидетельствовал невнятный гомон их голосов, перекрывавший звяканье посуды. Затем послышался и голос жены — усталый, просящий. Когда дверь за Уолтом захлопнулась, он услышал, как жена сказала: «А вот и папа», — и дети сразу закричали: «Папа! Папа!»

Он аккуратно убрал шляпу в стенной шкаф и обернулся в то самое мгновение, когда жена появилась на пороге кухни. Она устало улыбалась, вытирая руки о передник.

— Ну вот, в кои-то веки ты пришел вовремя, — проговорила она. — Вот так радость. А то я боялась, что ты снова засидишься допоздна.

— Нет, — отвечал он. — Как видишь, не пришлось.

Собственный голос показался ему странным и словно чужим, будто он говорил, находясь в эхо-камере.

— Знаешь, Уолт… Вид у тебя усталый. Кажется, ты совсем вымотался.

— Решил прогуляться до дома пешком, вот и устал. Видно, не привык. Как дела?

— Да нормально. — Но она и сама казалась совершенно измотанной.

Когда они вместе вошли на кухню, у Уолта возникло такое ощущение, будто влажная яркость этого помещения обступила его со всех сторон и лишила свободы. Взгляд его скорбно скользил по коробкам с молоком, банкам с майонезом, жестянкам с супом и пакетам с крупой, по персикам, что, дозревая, выстроились в ряд на подоконнике, по фигуркам двоих детей, поражающим своей хрупкостью и нежностью, по этим оживленным лицам, болтающим без умолку, кое-где измазанным картофельным пюре.

В ванной ему стало полегче, и он задержался там дольше, чем требовалось, чтобы умыться перед ужином. Ведь здесь он по крайней мере мог побыть наедине с собой, среди плеска холодной воды. Это целительное одиночество нарушал только голос жены, которая в нетерпении повысила его на старшего ребенка: «Значит, так, Эндрю Хендерсон: ты сегодня останешься без сказки, если не доешь этот крем сейчас же!» Вскоре послышался звук сдвигаемых стульев и звон тарелок: значит, ужин окончен. Мелко зашаркали детские ноги, хлопнула дверь: значит, детей отправили поиграть часок в их комнате, — а потом пора будет мыться — и спать.

Уолтер аккуратно вытер руки. Затем вышел из ванной и направился в гостиную; там присел на диван, взял журнал и стал сосредоточенно читать, дыша глубоко и медленно, чтобы показать, как хорошо он владеет собой. Минуту спустя жена к нему присоединилась — уже без передника, со свежей помадой на губах, с полным кувшином льда.

— Ну вот, — сказала она, вздохнув, — слава богу за все. А теперь — немного мира и тишины.

— Милая, я сам принесу выпить, — поспешно произнес он и вскочил с дивана. Он надеялся, что его голос уже обрел нормальное звучание, но, увы, призвук, как в эхо-камере, сохранялся.

— Ни за что! — возмутилась она. — Сиди! Ты заслужил право сидеть и чтобы другие за тобой ухаживали. У тебя такой усталый вид! Расскажи мне, Уолт, как прошел день.

— Ну хорошо. — Он не стал спорить и снова сел. — Ладно.

Он стал смотреть, как она отмеряет нужное количество джина и вермута, смешивает их в кувшине — как всегда, быстро и в то же время тщательно, — собирает все на поднос и несет ему.

— Ну вот, — проговорила она, присаживаясь рядом. — Поухаживаешь за мной?

А когда он наполнил охлажденные стаканы, она подняла свой и сказала:

— Спасибо. Твое здоровье!

Он отлично знал, что это озорное коктейльное настроение она тщательно заучила. Как и по-матерински суровое обхождение с детьми за ужином; как и деловитую стремительность, с которой сегодня днем совершила налет на супермаркет; как и нежность, с которой она отдастся ему нынче ночью. Вся ее жизнь состояла из строго упорядоченной смены множества заученных настроений — точнее, ее жизнь стала такой. И она с этим отлично справлялась; лишь иногда, пристально, с близкого расстояния заглянув ей в лицо, можно было догадаться, каких усилий ей это стоит.

Коктейль между тем оказался очень кстати. С первым же горьким глотком ледяной жидкости к нему, похоже, вернулось спокойствие, а стакан, который он сжимал в руке, казался довольно большим. Это обнадеживало. Лишь сделав еще глоток-другой, Уолтер осмелился снова поднять взгляд на жену, и глазам его предстало весьма утешительное зрелище. Улыбка ее была совсем не натянутой, и вскоре супруги уже болтали так беззаботно, словно счастливые влюбленные.

— Ах, до чего же приятно вот так сесть и расслабиться, — заметила жена, откинувшись назад и положив голову на спинку дивана. — И до чего ж хорошо, что сегодня пятница.

— Это точно, — согласился Уолтер — и тут же снова отпил из стакана, чтобы скрыть растерянность.

Пятница! Значит, придется ждать по крайней мере два дня, прежде чем можно будет заняться поиском работы, — два дня, которые придется провести дома взаперти или в парке, возиться с детскими велосипедами да бегать за мороженым и не иметь никакой надежды избавиться от секрета, который его так тяготил.

— Забавно, — казал он. — Я едва не забыл, что сегодня пятница.

— Да ты что, как же можно об этом забыть? — Жена с наслаждением зарылась глубже в диванные подушки. — Я всю неделю жду пятницы. Милый, плесни мне еще капельку — и я пойду, надо закончить с делами.

Он долил ей немного, а собственный стакан наполнил до краев. Рука его дрожала, он даже немного пролил, но жена, казалось, ничего не заметила. Не замечала она и того, как он все с большим напряжением отвечал на ее вопросы, — не замечала и продолжала расспрашивать. Пока она хлопотала — чистила плиту, наполняла для детей ванну, прибирала у них в комнате перед сном, — Уолтер сидел в одиночестве, в мыслях его воцарилась тяжелая хмельная неразбериха, сквозь которую настойчиво пробивалась одна главная мысль — совет самому себе, до прозрачности очевидный и холодный, как напиток, который он снова и снова пригубливал. Этот совет был: держись, не сдавайся. Не важно, что она скажет. Что бы ни произошло этим вечером, или завтра, или послезавтра. Ты только держись.

Но держаться становилось все труднее, после того как до комнаты долетели звуки возни из ванной, где весело плескались дети; а когда их привели пожелать спокойной ночи папе — с плюшевыми медвежатами в руках, в чистых пижамках, с сияющими лицами, от которых исходил аромат мыла, — стало еще труднее. После этого Уолтер уже не смог спокойно сидеть на диване. Он вскочил и принялся ходить по комнате, закуривая одну сигарету за другой и прислушиваясь к голосу жены, которая в соседней комнате четко, с выражением читала детям на ночь («Можете пойти погулять в поле или по дорожке, только ни за что не ходите в сад мистера Макгрегора…») [9] Из популярной детской книги Беатрис Поттер «Сказка про кролика Питера» (1902). .