Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Первую свою церковную службу они провели в пасхальный уик-энд того года, когда я переезжала домой из Нью-Йорка. Она прошла в одном из самых грязных и при этом самых легендарных залов Нью-Хейвена – в ночном клубе «Тоудз Плейс» . Мерзко даже думать о вещах, творившихся в субботний вечер в здании, которое нам приходилось отскребать в воскресное утро. Но мне понравилась эта идея: церковь – это не здание. Это не место, где люди встречаются, – это люди, с которыми ты стоишь рядом, если веришь, что они – действительно твои ближние.

Я открыла для себя эту церковь ближе к концу августа, примерно за месяц до того, как они начали еженедельные богослужения. По вторникам устраивались собрания общины, на которых десять-пятнадцать человек сидели и разговаривали, время от времени кто-нибудь бренчал на гитаре, и люди молились. Мне понадобилось некоторое время, чтобы освоиться со всем этим, поскольку для меня поклонение Богу всегда было индивидуальным процессом. Я думала, что молиться надо в одиночку, петь – там, где люди не услышат, насколько ты бесталанная, а о своем пути к Богу лучше помалкивать, чтобы никого не оскорбить. Какое-то время на этих джем-сейшенах я осторожничала, ходила на цыпочках. Но со временем расслабилась.

В первый вечер, после неловкости взаимных знакомств, глава церкви раздал присутствующим неоново-зеленые клейкие листочки бумаги. Его звали Чак. Он был одним из пасторов новой церкви.

– Сегодня мы немного расскажем друг другу о себе, – сказал он. – Я хочу, чтобы каждый из вас написал на листке, какие, как вам кажется, у Бога планы на вашу жизнь.

Казалось, никого этот вопрос не смутил. А я гадала, не шутит ли он. Кажется, я даже рассмеялась вслух, а потом перевела взгляд на зеленые квадратики: «Ты серьезно? Ты действительно хочешь, чтобы я попыталась втиснуть это в крохотный листок бумаги?» Я понятия не имела, каковы планы Бога на мою жизнь. Я знала лишь, что я – девушка, которая умеет мечтать о больших свершениях. Когда-то я лежала, босая, на дощатом полу своей детской спальни, воздев ладони к потолку и шепча: «Бог, я ничего не хочу знать о Твоем расписании. Я знаю, что на свете есть миллион других людей, которых Ты мог бы использовать скорее, чем меня. Они не успели столько нагрешить, сколько я. Но если Ты меня выберешь, если Ты меня используешь, я Тебя не разочарую. Обещаю!» Я давала не так уж много обещаний в свои шестнадцать, но чувствовала, что это смогу сдержать.

Я слушала откровения людей, друг за другом делившихся своими историями. Они говорили о трудностях. Они просили о молитвах. Мне как новичку предоставили слово последней. На нервной почве я уже оборвала краешки своего листочка – и начала мямлить что-то насчет того, что я только что переехала сюда из Нью-Йорка. Вероятно, я не задержусь здесь надолго, потому что планирую скоро уехать обратно. Я не хотела никого подпускать слишком близко, чтобы меня уговаривали остаться или еще что-то в этом роде.

– Не знаю, каковы планы Бога на мою жизнь, – сказала я. – Я просто записала высказывание матери Терезы, которое мне всегда нравилось.

На листке стремительным почерком была записана перефразированная версия цитаты, которую я когда-то нашла: «Я – карандашик в руке Бога, который пишет любовное письмо миру».

Ни с того ни с сего мощный поток словесной рвоты хлынул из меня, и я стала рассказывать о любовных письмах и о том, что не представляю, какова их цель. Тогда я писала 397-е письмо. И собиралась остановиться на четырехсотом.

– Но мне почти жаль, что эта загадка не разрешилась, – я с удивлением обнаружила, что говорю это вслух. – Жаль, что я изначально не представляла, для чего я пишу все эти письма. Так странно знать, что что-то вот-вот завершится. И все будет кончено.

Однако таков был мой план. Я воображала, как жизнь принуждает меня постепенно закруглить эту историю – историю о незнакомых людях, марках и Нью-Йорке. Новые отношения. Повышения на работе. Перемены в жизни. И со временем я забуду о любовных письмах и о том, какое место они занимали в моем сердце.

Но в той комнате, полной незнакомых людей, которые впервые слушали этот рассказ, мне вдруг казалось, что история на этом не кончается. Это всего лишь первые несколько нот песни, первый параграф того, чему следовало стать длинным письмом. Я растерянно разжала ладонь, показывая группе скомканный зеленый листок.

Чак остановил меня. Он поднялся из-за своего стола.

– Тебе нужно что-то с этим делать. Необходимо. Ведь столько людей этого хочет, – заговорил он. – Я не знаю, понимаешь ли ты, но стольким людям нужно то, что было у тебя в течение последних десяти месяцев.

Мне еще никогда такого не говорили: «Тебе повезло. С тобой случилось по-настоящему счастливое событие. Понимаешь ты или нет, эти письма были твоим благословением в самый депрессивный период твоей жизни. Они во многих смыслах были спасательным кругом. Ты сама никогда не была спасательным кругом. А они были. И людям нужны спасательные круги».

В конце собрания Чак отвел меня в сторону, и мы с ним пару минут поговорили. Даже не зная меня, он смотрел так, словно я была подготовлена ко всему, что случится дальше, словно я знала должностную инструкцию, которую мне вручили. Мне только нужно было претворить ее в жизнь.

– Преврати это в нечто большее, – сказал он. – Не теряй сосредоточенности на любви. Ничего, кроме любви.

В тот вечер я ворвалась в дом, потрясая кулаками, и заявила маме, что собираюсь превратить свою историю с любовными письмами в нечто большее, чем я сама. Она едва подняла глаза от последнего номера журнала «Парад», который в тот момент читала.

– Но ты же говорила, что хочешь, чтобы все это закончилось, – ее глаза пристально взглянули на меня поверх красной оправы очков.

– Да, знаю, я так говорила, – ответила я тихо. – Но что, если я что-то упущу? Что, если мне суждено создать нечто большее?

В ту ночь, пытаясь уснуть, я боролась с собственными мыслями. Мой разум занимался этаким перетягиванием каната, причем обе стороны были сильны. На пару минут узел уходил далеко вправо: Эта идея слишком велика для тебя. А противоположная сторона принималась тянуть еще сильнее: Ты с ума сошла, если думаешь, что эта идея больше, чем ты. Почему ты вообще это делаешь? Это ведь такая мелочь. Ни на что не влияет. Миру не нужно больше любовных писем. Миру нужно просвещение. Образование. Чистая питьевая вода. Ему не нужны дополнительные отвлекающие факторы.

Я не хотела создавать еще больше шума. Я не хотела создавать нечто, в чем мир не нуждается. Я уже пыталась это делать раньше. Живя в Нью-Йорке, я думала, что создам какой-нибудь веб-сайт и буду публиковать интервью женщин-подвижниц, которые меняют мир. Я уже все распланировала. Я отчаянно пыталась проталкивать подобные идеи в мир, но им так и не удавалось оторваться от земли. Нет, определенного прогресса поначалу удавалось достичь, но процесс меня выматывал. В результате я бралась за очередной проект и откладывала его в сторону, бралась и откладывала – словно пытаясь втащить каяк на гору.