Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Я понимала, что́ неправильно во всех этих идеях, которые я пыталась навязать миру: они вдохновлялись той частью меня, которая гналась за золотыми звездами. Я хотела быть важной персоной. Во мне была такая болезненная штука, которая жаждала признания, любви, обожания и преклонения за то, что было сделано моими собственными руками. Такое чувство может начинаться как маленькое и невинное, но со временем оставляет на сердце уродливые пятна. Топливо кончится. Планы скиснут. А ты быстро перегоришь, пытаясь построить храм для чувства собственной важности.

На следующий день, вернувшись после обеда в свою кабинку, я открыла электронную почту. В верхней части списка оказалось сообщение с темой «WSJ Reporter». [33]Я подняла глаза к потолку и одними губами прошептала: «Ты меня разыгрываешь, правда?» Это могло быть только шуткой и ничем иным. Через двадцать минут, стоя на тротуаре позади офиса, я осознала, что это не шутка. Репортер была реальным человеком. Она писала статью о том, как мы используем социальные сети, чтобы не дать умереть рукописной практике. Она услышала обо мне от кого-то, кто недавно получил мое любовное письмо. Я каким-то образом вписалась в когорту других авторов, все еще способных рассказать, каков цвет чернил и запах бумаги, которые они используют для своих писем. Я была «дитя миллениума» в этом списке.

Статья в «Уолл-Стрит Джорнел» должна была выйти на следующей неделе. Я видела два варианта действий: отказаться от этой истории – или участвовать в создании статьи и получить еще десятки запросов на письма. Тогда мне пришлось бы начать называть мозоли на своих пальцах по именам, поскольку они стали бы для меня чем-то вроде родных детей – Дженна, Поли, Средний-Митчелл. А потом уйти с работы, застолбить себе местечко где-нибудь на углу улицы и писать любовные послания незнакомцам на картонке, терпя громкие перешептывания туристов: «Ой, а я слыхала, что когда-то она была совершенно нормальной! Бедняжка, вот до чего ее довели любовные письма!»

Либо я соберусь создать нечто большее, чем я сама, либо сделаю вид, что никогда не писала никаких писем. Я стояла на распутье между этими двумя вариантами. Я тогда не знала, что принимаемые нами решения – мелкие, которые мы считаем незначительными, – часто определяют, станем ли мы теми, кем нам всегда хотелось быть.

– Так что же ты будешь делать дальше? – спросил меня коллега по работе и тут же закусил этот вопрос бургером.

Мы с ним решили пойти пообедать и отправились на разведку в новый бургер-ресторан на той же улице, где располагался наш офис. Стоя в очереди, которая змеей оплетала здание, мы затронули тему любовных писем, и вопросы, которые он принялся задавать мне, сделали отступление невозможным.

Я старалась не особенно распространяться об этой части своей жизни, держа ее подальше от новой работы. Но каким-то образом в разговорах всегда всплывала эта тема, и я обнаруживала, что снова выкладываю всю подноготную о конвертах, марках и незнакомых людях. Это было как иметь ребенка, о котором стараешься никому не рассказывать. Люди кивали, задавали вопросы, а потом в мою кабинку заглядывали другие сотрудники с просьбой повторить историю, которую они услышали от кого-то другого. Как бы я ни старалась держать ее в секрете, она все равно пробивала себе путь наружу, словно для того чтобы посмеяться мне в лицо и сказать: «Ты мне не хозяйка, девочка!» И все же я продолжала притворяться, что переживу, если любовные письма перестанут быть частью моей жизни.

– Так что дальше?

Я гоняла по тарелке ломтики соленых огурцов и старалась не поднимать глаза, пока он ждал ответа.

– Думаю, ничего, – сказала я. – Я имею в виду – а что еще я могу сделать? Дело подошло к концу.

– Погоди-ка, – перебил он. – Ты хочешь сказать мне, что с этим покончено?

– Ну да… У меня теперь есть здесь работа. Я хочу заниматься другими вещами. В определенный период моей жизни это было замечательно, но, мне кажется, пора переходить к новым делам. Так что да, я думаю, наверное, на этом все.

– О нет! Нет! – возразил он. – Ты не можешь так поступить! Если бы ты пыталась протолкнуть этот проект последние лет десять и у тебя бы ничего не выходило, я бы, может, и сказал: ладно, валяй заканчивай. Но ты молода. Самое время совершать ошибки и стремиться к невозможному.

– Но я представления не имею, что делать дальше.

– Не важно, что ты пока этого не понимаешь, – сказал он. – А вот чего делать точно не стоит, так это убивать сюжет как раз тогда, когда он добирается до хорошего поворота.

Пока мы разговаривали там, с полусъеденными бургерами на столе, я вспомнила, как сидела в одной местной кофейне с наставницей из колледжа прямо перед окончанием учебы. Я не без сомнения называю это заведение «кофейней», потому что это не кофейня в обычном смысле – с хорошенькими кабинками, кареглазыми баристами и капучино с всевозможными рисунками на пенке. Это заведение скорее похоже на «Данкин Донатс». В меню полным-полно легкомысленных комбинаций шоколада, арахисового масла и кусочков песочного теста, смешанных с кофе. Когда я была там в последний раз, на дверях висело предостережение, что в напитках плавают кусочки печенья – чтобы люди не подавились.

Но мы с моей наставницей почему-то всегда оказывались в этой кофейне, рядом с компанией азиатов, которая часто там собиралась, и с окном, в котором таинственно зияли пулевые пробоины. Несмотря на липкие столешницы и мрачноватую уборную в углу, в этом месте было что-то странно домашнее. За этими грязными столами мы встречались со многими жизненными решениями и откровениями.

Помню, как ее рука то и дело касалась столешницы, когда она рассказывала мне притчу о талантах. Это история о человеке, который дает таланты трем своим слугам. Прошел не один год, прежде чем я выяснила, что таланты были в библейские времена денежной единицей. Все это время я думала, что тот чувак передавал своим слугам некие тайные способности – к примеру, дар жонглирования или пения. В общем, не те это были таланты.

Как бы там ни было, двое из его слуг оказываются людьми мудрыми, заводят свое дело и приумножают таланты. Хозяин доволен ими обоими. Третий же тревожится, боясь потерять свой талант, и для сохранности зарывает его в землю. Когда хозяин об этом узнает, он впадает в ярость. Представляю себе, как он бушует и набрасывается на слугу: «Придурок! Ты зарыл его в землю?! Это ведь не семя! Что с тобой такое! Да хоть бы в сейф, или в дневник, или куда угодно, но не в землю же!»

Я никогда не спрашивала наставницу, зачем она рассказала мне в тот день именно эту историю – всего за неделю до того, как я надела шапочку и мантию и шагнула со сцены в жизнь, где ставят меньше оценок. Думаю, она пыталась предупредить меня, как легко стать этим третьим слугой. Или, может быть, намекала, как трудно сделать шаг вперед и пойти на риск, когда сталкиваешься с тем, что приближается к тебе со словами: «Ха! Забудь об этом. Будь практичнее. Ты недостаточно хороша. Ты зря теряешь время, детка».