Чжан Сяньлян - Женщина - половинка мужчины

— Все это не так просто, уважаемый, — сказал я. — Правящая элита вовсе не такая однородная, как в древние времена. Многие ее представители любят свою страну и в тяжелых условиях пытаются вывести ее на правильную дорогу. Непродуманные действия низов могут только ухудшить положение.

— Недальновидно, недальновидно! — засмеялся Сун Цзян. — Только соединив усилия верхов и низов, благородных и низких, можно найти ту самую «правильную дорогу», о которой ты говоришь. Без поддержки снизу этим честным людям наверху, пекущимся о государстве и народе, будет гораздо труднее, и в конце концов они проиграют. Ты должен собирать людей для помощи этим благородным и честным.

— У нас это называется контрреволюционной организацией, — сказал я. — А органы общественной безопасности совсем не то, что ваш древний сыск. Ты еще и организовать ничего не успеешь, а они уже все узнают и начнут действовать. И побыстрей, чем когда-то у вас, предпочитая посадить тысячу невинных, но не пропустить ни одного подозрительного. В шестьдесят восьмом я вышел из лагеря и по глупости считал, что действительно где-то существует «штаб Лю и Дэна». Пытался их найти. Но не только никого не нашел, а еще и заработал очередной ярлык, после чего был благополучно посажен в тюрьму. Ты думаешь, все так просто? Или вот тебе еще пример: ты сам уже несколько столетий в мире ином, а они все еще борются с тобой, критикуют. Слава богу, что ты не показался днем, а то тебя быстро определили бы на отсидку.

— Да… как говорится, все течет. — Он глубоко вздохнул. — Что ж, одна букашка не в силах спасти государство. Но тогда ты должен по крайней мере прибить этих двоих, как собак, а затем покончить с собой. Хотя бы малая частица зла будет уничтожена.

— Быть может, этот путь спасения мира и не худший, — сказал я, — но уважаемый Сун не знает одного обстоятельства: я ей муж и в то же время не муж. Я не больно-то привязан к этому миру, но отдавать свою жизнь из-за этих…

В этот момент снова налетел холодный ночной ветер. Заволновались, закачались ветви ив и фиников. Их тени смешивались, переплетались, будто облако зыбкого серого тумана…

— Что это ты здесь делаешь?

— Смотрю на луну. Видишь, только что была совсем круглая, а сейчас уже немного ущербная.

— Дурак дураком! Эх, и зачем только я за тебя вышла?!

Мне очень хотелось спать, но я всеми силами оттягивал момент, когда нужно будет идти в спальню. После своего открытия я повсюду искал следы Цао Сюэи. Где он мог их оставить? На этой подушке? На той? Вряд ли они пользовались моими вещами. Я все пытался представить, как и что они делают: вот так он входит, она идет ему навстречу, потом они обнимаются, обнявшись или прямо на ходу скидывая одежду, входят в спальню. Интересно, кто из них тушит свет? Он или она? А как они устраиваются на кане? Ее-то приемы мне известны… Неужели она точно так же ведет себя с ним?.. Я знал, что это бессмысленно, нелепо, но не мог справиться с собой. Иногда я просыпался среди ночи, принюхивался, стараясь отыскать источник почудившегося мне незнакомого запаха.

Поэтому, придя домой с работы и поужинав, я почти все время проводил в своем дворике.

О каких статьях мог говорить Ло?! Эта ведьма была опаснее, чем Чжоу Жуйчэн. Да и интерес к работе пропал: меня неустанно терзала мысль, что я — «урод», «полмужчины».

Оставалось жить сегодняшним днем, ждать чего-то и любой ценой сохранять спокойствие.

Я смотрел на грустную, чуть ущербную луну, которая сначала висела высоко в небе на юге, а к полуночи стала спускаться.

— Ты только посмотри на себя — весь почернел да высох! — В тоне ее одновременно слышались и забота и недовольство. — Люди решат, что я тебя здесь голодом морю. Может, тебе еды не хватает? Или выпивки?

— Люди часто просто так худеют, что здесь особенного? — сказал я вяло. — А насчет черноты, так ты же видишь, какое нынче солнце…

— А ты что, не понимаешь, что нужно побольше в тени сидеть? С какой стати они все на тебя взваливают! О себе самому заботиться надо.

На небе появлялись некрупные мерцающие звезды. Вершины западных гор все еще были окрашены красноватым отблеском вечерней зари.

— Ты тоже взяла бы табуретку да посидела, — сказал я. — Смотри, какая красивая ночь…

— У меня дел по горло! Я не могу, как ты, сидеть целый вечер и считать звезды на небе! — Она подхватила ворох одежды и вошла в дом. Затрещала бамбуковая занавеска. За этой занавеской я ездил на лошади за тридцать ли, купил ее в потребсоюзе. Она тщательно обшила края материей, сказав: «Ну вот, на несколько лет хватит».

Она еще планировала что-то на несколько лет вперед!

Когда я вошел в комнату, она ремонтировала туфли — пришивала подметку.

— Это для кого? — неловко спросил я.

— Как это — для кого? Разве здесь кто-то еще живет, кроме нас? Ты о чем?

Она сделала стежок, подняла руку с иглой. Жест был отточен, изящен, как у молодой героини Пекинской оперы.

Туфли были очень большими. И точно — мои.

Я разделся, лег на кан. Летом глиняный кан хорошо хранит прохладу. Я лежал на тощем матрасе, мечтая обрести покой. Ведь я всего-навсего упавший с дерева лист: даже слабый ветерок может поднять меня и понести куда заблагорассудится. О чем думал я раньше? О женщине, которую смогу узнать ближе. Но прошло уже три месяца, а она отодвигается все дальше и дальше, становится все более чужой.

Однажды утром наш тракторист Ли Цзы сидел в кабине ползущего по дороге трактора, а я торжественно возвышался над бортом пустого прицепа. Сзади плелись на привязи две лошади. А две, впряженные в трактор спереди, не спеша тащили его и кивали в такт каждому шагу головой — будто клевали носом, но никак не могли заснуть. Чуть ли не вся бригада бросила работу и высыпала к дороге, чтобы посмотреть на нашу процессию. Маленький Ли, предупреждая возможные насмешки, первым ринулся в атаку и заорал:

— Будь он проклят! Разве можно на этой машине работать?! Мотор ни с того ни с сего глохнет, и торчи тогда в дикой степи. Слава богу, старина Чжан сгонял за лошадьми, и мы вытащили этот драндулет! А ведь запросто могли и добычей волков стать, черт его побери!..

Рядом в окружившей нас толпе я увидел лицо жены, ее испытующий взгляд.

— Ты что ж, ночью возвращался за лошадьми? — Она недоверчиво усмехнулась.

— Да. — Я наклонился и стал отвязывать от прицепа веревку.

— Но… что же ты домой не зашел? — Она подошла ближе.

— Ну-ну! — я усмехнулся. — Зачем же, ведь ты была не одна.

Я произнес эту фразу совершенно ровным голосом. Развязав веревку, я вскочил на лошадь и поскакал к конюшне.

С того дня она стала разговаривать со мной особым тоном, в котором странно сочетались забота и внимание с недовольством и обидой. Тон этот мог означать все что угодно. Но он не так раздражал, как прежний — вечно вызывающий и насмешливый.