Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Доброе утро, — сказала она. — Уже десять.

— Мне плохо спалось, я поздно уснул, под утро, — проворчал Дмитрий Емельянович.

— Еще бы! — улыбнулась она. — Ведь я приходила и была с тобой до самого утра.

— Приходила?..

— Конечно. Незримо. Бесконтактно. Должна тебе сказать, что с тобой очень легко. Я быстро установила связующий мост. Вставай, я пойду приготовлю завтрак.

Она ушла. Завтрак… Это уже что-то нормальное. Выкрутасов выбрался из постели и отправился умываться.

Бодрое настроение, с которым он явился на кухню, где его ждали Дина и Ирина Викторовна, мгновенно подпортилось, когда выяснилось, что на завтрак будет подано по стакану свежего свекольного сока и по тарелке свежих ростков сои. Перед вкушением пищи Дина произнесла несколько молитв и только после этого стала медленно, росток за ростком, поглощать свой завтрак. Дмитрий Емельянович съел пяток ростков и спросил:

— Я там вчера ветчинки, колбаски купил, все ж есть в холодильнике?..

— Сегодня у тебя торжественный день вступления в ЦСХА, — строго ответила Динамисса. — Вечером мы это отпразднуем более существенным ужином, а сейчас ты должен лишь подкрепить силы.

Но, проглотив соевые ростки и выпив стакан свекольного сока, Выкрутасов не почувствовал себя подкрепившим силы, и когда они уходили, он умудрился тайком вырвать из холодильника и заглотнуть пару кусков колбасы. Оставалось позавидовать Ирине Викторовне — уж она-то, когда они уйдут, явно не растеряется.

Поскольку разговор шел о церкви, Дмитрий Емельянович, идя рядом с Диной, ждал увидеть храм, но так и не дождался. Минут через пятнадцать они пришли к какому-то большому кирпичному строению, вошли в черную металлическую дверь и очутились в спортзале, стены которого были увешаны различными иконами и символами. На стене красовался огромный темно-синий крест, с виду христианский, но на вершине креста располагалось буддийское кругово «инь-ян», по бокам поперечины слева — мусульманский полумесяц, справа — шестиконечная звезда Давида, а в подножии — череп и кости.

Народу в спортзале собралось уже немало, и со всеми Дина вежливо здоровалась, при этом с женщинами она соприкасалась носами, а с мужчинами слегка бодалась лоб в лоб. Выкрутасова приветствовали таким же образом — женщины бодали его, а мужчины прикасались своими носами к его носу.

— Раньше этот спортзал принадлежал ткацкой фабрике, — сообщила Дина. — Мужики тут гоняли в свою футболягу, парились в сауне, тут и сауна имеется, но вот уже полгода, как наша церковь перекупила помещение.

Здесь Динамисса совершила свою главную ошибку. Носителю идеи русского тычизма очень не понравилось, что у мужиков отняли возможность «гонять в свою футболягу» ради какой-то церкви Свами-Абсолюта. Дмитрий Емельянович еще мирился с идиотскими боданиями и носотрениями, находя такой способ приветствия даже оригинальным и наивно-первобытным; он готов был мириться и с присутствием символов других мировых религий, как мухи облепивших наш русский крест; но превращение спортзала в молельню казалось ему вопиюще кощунственным.

Гнилая интеллигентская вежливость не позволила ему тотчас вспылить и покинуть собрание нечестивых, он лишь внутренне сжался и заставил себя малость потерпеть. Все, что происходило далее, слилось в его восприятии в единый шизофренический бред.

Сначала появился некий черномазенький бородачок, облаченный в голубое священническое одеяние, сплошь покрытое белыми крестами, хотя на левом плече у него светился золотой полумесяц, на правом — шестиконечная звезда, тоже золотая, а на лбу было нарисовано кругово «инь-ян». Череп и кости у бородачка очутились на спине. При появлении этого человека собравшиеся засуетились и довольно организованно стали выстраиваться в ровные ряды, будто намеревались начать добротную производственную гимнастику. Выкрутасов и Дина оказались в третьем ряду, и он не знал, хорошо сие или плохо, почетно или не очень. Дождавшись, когда построение окончится, чернявенький бородачок осенил всех крестом и возгласил:

— Во имя Свами Христа Абсолюта грядущему Господу Мессии Пантократору помолимся!

И пошло-поехало долгое действо, которое Выкрутасов мысленно наименовал «камланием». Молитвы чередовались с пением и поклонами, поклоны — с приседаниями, приседания — с покачиваниями и вращениями. В связи с этим Дмитрий Емельянович не мог не отметить некоторого спортивного оттенка происходящего, так что не случайно оно творилось в спортзале. Да еще и прыжки! Они начались сразу, как только появился еще один в священнических облачениях, но только рыжий, и вместо крестов на его одеждах были нашиты какие-то буквы «Ж», как на новых «скорых помощах». Над головой он нес большую икону, возглашая:

— Благодать грядущего Господа Мессии Пантократора со всеми нами, ами-и-и-инь! Дева-Динамисса, выйди к святому образу.

Дина перестала прыгать, вышла из строя и приблизилась к рыжему, взялась за один край иконы и вместе с рыжим стала носить образ по рядам. Все прикладывались к иконе, крестясь и умиляясь. Когда подошли к Выкрутасову, Дмитрий Емельянович с удивлением увидел изображение ребенка лет двух-трех, сидящего на облаках, голенького и как бы слегка испуганного, в окружении звезд Давида, полумесяцев и инь-яней. Делать нечего, пришлось приложиться к этому образу. Хорошо еще, что на груди у младенца имелось изображение креста, будто татуировка. Дина сказала:

— Се образ грядущего Господа Мессии Пантократора, еще не рожденного, но уже угаданного художником Изиславом Хейфицем. Прикоснись к нему лбом и кончиком носа, Видьядхар!

И Дмитрий Емельянович потерся носом о щечку изображенного младенца, а потом слегка боднул его в лобик. Все вокруг продолжали прыгать, причем приложившиеся от радости скакали еще бодрее и выше. Выкрутасов не мог позволить себе игнорировать прыжки и тоже подскакивал. Потом, когда все пободались с образом и потерлись об него носом, изображение было унесено, а камлание продолжалось. Снова были молитвы, песнопения, приседания, поклоны, вращения, покачивания, подобные тому, как покачиваются, распевая, напившиеся пива немцы в гастштетах. Потом рыжий и чернявенький открывали всем присутствующим чакры и впускали в людей массу всевозможных космических энергий, начиная с первого астрала и кончая седьмым. И каждый при этом выздоравливал от всех своих болячек. Потом пили какую-то патоку… Или сначала обкуривались благовониями, а потом пили патоку… Или сначала намазывались какой-то благоуханной дрянью, а уж потом обкуривания и патока… В общем, много еще чего происходило в тот субботний полдень в бывшем спортзале ткацкой фабрики, Дмитрий Емельянович несколько отупел и, как телок, с покорностью все принимал. Поначалу он еще думал: «Когда же весь этот бред кончится?!» — но потом, в наступившем отупении, ему сделалось как-то все равно, сколько бы еще это ни проистекало. И он даже не сразу понял, что все кончилось, когда Дина показывала ему выставку работ художника Изислава Хейфица, причем этим Хейфицем оказался тот самый рыжий, на котором были облачения с буквами «Ж». Картины его отличались некоторым однообразием, на них в основном фигурировали голые мужчины и женщины, с озверелыми, искаженными гримасами лицами, потому что у одних были отрублены руки, у других — ноги, у третьих вспороты животы и так далее. Выставка называлась «Приди, о Господи!», и смысл всех этих жутких картин сводился к тому, что в ожидании Пантократора и Мессии человечество страдает, а когда Господь явится, сразу зарастут все отрубленные конечности, закроются вспоротые животы, лица перестанут быть озверелыми.