Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

В самом деле, на заре семейной жизни она будет стараться употребить ваши деньги на создание в доме жизни роскошной и покойной.

Она заведет изобильный стол, обновит мебель и экипаж, а в особом ящичке всегда будет наготове сумма, отложенная на нужды возлюбленного супруга. Однако рано или поздно придет критическая пора, когда этот ящичек опустеет, а относительно супруга выяснится, что он тратит слишком много. Все меры палаты депутатов, направленные на более экономное использование государственных средств, неизменно обрушиваются исключительно на мелких чиновников, получающих тысячу двести франков в год; ваша судьба – сделаться таким чиновником в вашей собственной семье. Впрочем, вы в ответ будете только посмеиваться, ибо к этому времени успеете приумножить, капитализировать, выгодно вложить в дело ту треть вашего состояния, которую уберегли от жены; так же действовал Людовик XV, откладывавший небольшое состояние, как он выражался, на черный день.

Итак, учтите: если жена заговорила об экономии, значит, ваши акции начали падать. По колебаниям курса вы сможете судить об успехах и поражениях любовника и поступать соответственно: е sempre bene [433].

Если супруга ваша, не оценив оказанного ей доверия, в конце концов промотает немалую часть вашего состояния, не смущайтесь: во-первых, сумма, пущенная ею на ветер, вряд ли превысит даже треть той, которую вам удастся скопить за десять лет; во-вторых же, Размышление о Перипетиях докажет вам, что даже безумное мотовство жены можно обратить в оружие, губительное для Минотавра.

Наконец, ни в коем случае не открывайте жене, что у вас имеется собственный капитал; если она попросит вас о помощи и вы согласитесь ссудить ее деньгами, не забудьте пояснить, что деньги эти вы выиграли в карты или взяли взаймы у друга.

Таковы основополагающие принципы, на коих должен зиждиться семейный бюджет.

История супружеского полицейского надзора знает своих мучеников. Мы приведем лишь один пример такого рода: он позволит понять, как тщательно должны мужья, прибегающие к чересчур строгим мерам, следить не только за своими женами, но и за собой.

Один старый скряга, живший в Т… городе, который, как никакой другой, создан для наслаждений [434], женился на молодой и очаровательной женщине; любовь и ревность взяли над его сердцем такую власть, что одолели скупость: он оставил коммерцию, дабы иметь возможность постоянно присматривать за женой, иными словами, скаредность его лишь поменяла предмет. Признаюсь, что большею частью замечаний, содержащихся в моем, разумеется, еще весьма далеком от совершенства повествовании, я обязан особе, которая имела некогда возможность досконально изучить этот восхитительный экземпляр супруга, чей характер мы обрисуем одной-единственной чертой. Отправившись с женой в загородное имение, сей супруг никогда не ложился спать, предварительно не разровняв песок, покрывающий аллеи и особенно террасы парка, тайным, одному ему известным способом; для террас у него имелись особые грабли. Он до тонкостей изучил следы, оставляемые всеми домочадцами, и каждое утро тщательно исследовал аллеи, чтобы узнать, не побывал ли в парке посторонний. «Ведь это настоящий строевой лес, – говорил он упомянутой мною особе о своем парке, – в зарослях ровно ничего не видно…» Жена его была влюблена в одного из самых очаровательных молодых людей города. Страсть эта, пылкая и могучая, жила в сердцах влюбленных уже девять лет; они встретились на балу, и довольно было одного взгляда, одного соприкосновения трепетных рук, затянутых в благоуханные перчатки, во время танца, чтобы оба ощутили всю силу охватившей их любви. С того дня он и она извлекали безграничное наслаждение из пустяков, на которые счастливые любовники не обратили бы ни малейшего внимания. Однажды юноша с таинственным видом привел единственного друга, посвященного в тайну его любви, в будуар, где на столе под стеклянными колпаками он хранил так бережно, как не хранят самые драгоценные брильянты, цветы, выпавшие из прически его возлюбленной, когда она кружилась в вихре танца, и веточки деревьев, которых касалась ее рука в парке. Здесь имелся даже кусок глины, в которой ножка этой женщины оставила узкий след. «Я слышал, – рассказывал мне позже наперсник несчастного, – как сильно и глухо в тишине этого бесценного музея любви бьется сердце страдальца. Я поднял глаза горé, дабы поверить Небесам жалобу, которую не осмелился высказать вслух. „Злосчастный род людской!..“ – думал я. „Госпожа де… сказала, что однажды на балу вы едва не лишились чувств в ее гостиной, подле игорного стола; неужели это правда?“ – спросил я у старого друга. „Еще бы, – отвечал он, пытаясь погасить огонь, полыхавший в его взоре, – ведь в тот вечер я поцеловал ей руку!.. Но теперь, – добавил он, сжав руку мне и бросив на меня один из тех взглядов, которые, кажется, прожигают сердце насквозь, – теперь у ее мужа приступ подагры в районе желудка!..“» Несколько времени спустя старый скряга оправился; казалось, он собирался прожить еще очень долго, но однажды утром неожиданно умер. Тело покойного ясно свидетельствовало о том, что причиной смерти явился яд; в дело вмешалось правосудие, и любовников взяли под стражу. Тут-то, перед судом присяжных, и разыгралась одна из самых душераздирающих сцен, какие когда бы то ни было происходили на глазах судей. Во время следствия каждый из любовников безоговорочно признавал виновным себя и всеми силами старался выгородить сообщника. Суду был нужен один преступник, а предстали перед ним двое. Судебное разбирательство свелось к спорам влюбленных: со всем пылом и преданностью страсти он опровергал ее, она – его. На суде любовники воссоединились впервые: они сидели на скамье подсудимых, а между ними помещался жандарм. Присяжные со слезами приговорили обоих к смерти. Никто из тех, кто нашел в себе варварское мужество присутствовать при казни этой четы, до сих пор не может вспомнить страшный день без содрогания. Религия заставила любовников раскаяться в преступлении, но не смогла принудить их отречься от любви. Эшафот стал им брачным ложем, и они вместе погрузились в долгую ночь смерти.

Не один муж, отчаявшись совладать с буйными приливами тревоги, совершает страшную ошибку и, рассчитывая поймать жену с поличным, врывается к ней в спальню, уподобляясь тем испанским быкам, которые, разъярившись при виде красного бандерильо , пронзают своими страшными рогами лошадей, матадоров, пикадоров, тореадоров и иже с ними.

Нет, не так поступает истинный мудрец!.. Он возвращается домой с видом боязливым и робким, точно Маскариль [435], ожидающий от хозяина взбучки и ликующий, если тот выказывает ему свое расположение!..