Леонид Прожогин - «... И места, в которых мы бывали»

— Николай, что это?

— Не что, а кто. Лисица на дороге промышляет. Шофера часто выбрасывают всякие остатки харча, а она подбирает. Но это ерунда. На том берегу часто встречаем то коз, то сохатых, а перед Красноярском в степях и волки попадаются. Бывает, даже под колеса попадают, особенно поближе к весне. А эту Патрикеевну сейчас турнем.

Он прижал акселератор, машина рванулась вперед и побежала еще резвее. Скоро лисица стала уже видна в свете фар. Пытаясь убежать, она металась от одного снежного вала до другого. Наконец вспрыгнула на небольшое понижение в гряде и метнулась в сторону. Николай сбавил скорость. Тем более, что впереди появилось новое, неподвижное уже свечение на небе, все еще присыпающем понемногу снежком дорогу и все на ней.

— Ну, вот уже и Епишино засветилось, Слушай, ты говоришь работал здесь, так скажи, что это за поле справа. Луг, что ли? Я ж здесь только зимой бываю, никак не пойму.

— Не луг это, а огромное Подтесовское болото. Оно отсюда почти до самого Подтесова тянется. Километров пятнадцать. По карте оно обозначено, как непроходимое. В середине его два озера, на которых мы с вертолета летом видели много гусей и уток, но добраться до них так и не решились. Очень опасное место.

— По-о-нятно. Буду знать теперь, что это за поле.

— А за ним, его северной окраиной устье той самой Черной речки, через которую мы ехали. Я был там с одним московским ученым, так он нашел в обрыве кости какого-то древнего быка и очень недоволен был, когда я не дал ему как следует покопаться: нас ждал вертолет. Мне не хотелось из-за тех костей портить отношения с летчиками, а они уже ругались. Там я и понял почему та бутылка, о которой я рассказывал раньше, выплыла в Енисей. Черная там чистенькая, заломов нет, все промыто.

— Ясно. Ну, еще километрик и все.

Действительно, через пару минут перед нами появился привычный уже шлагбаум, отличавшийся от ранее виденных только одним — он был ошкурен, то есть, с него была содрана кора, и лампочка на его середине была выкрашена в красный цвет.

Человек, появившийся у шлагбаума после долгого сигнала, был не в милицейской форме, а в синей «демисезонной» летной куртке. Хотя гаишный балок и здесь был в наличии и из него доносилась громкая музыка. Человек, поднявший шлагбаум и впустивший нас на епишинскую территорию, подошел к кабине и, когда Николай открыл дверцу спросил:

— Будете ночевать?

— Будем. Выехали поздновато и маленько намаялись в дороге, Так что надо перекемарить.

— Тогда — ключи! — протянул он руку. Николай заглушил мотор и отдал ему ключи.

— Машина будет за оградой на третьей стоянке. Сегодня народу немного. Пока идите в столовую, там у Вали блинчики вкусные. Как раз с чайком пойдут вам с дороги.

Я ничего не понял и спросил:

— Кто это, и чего ты ему ключи отдал?

— Это загонщик. Он сейчас поставит машину на площадку и будет ночью ее через два часа прогревать. Так положено все по тому же приказу. Потому и ключи ему отдал.

Я взял свой пустой рюкзак и мы пошли по площадке над крутым обрывом берега Енисея к одиноко стоящему на краю ярко освещенной площадки явно недавно срубленному бараку, белевшему еще не успевшими посереть бревнами, между которыми торчала и свисала пакля — не почистили строители. Николай с трудом открыл затягиваемую грузом через скрипучий блок дверь и мы ввалились в просторный и полупустой зал столовой. За столами сидело человек десять водителей и их экспедиторов, а из широкого окна выглядывала фигура поварихи в белой куртке и таком же колпаке. Мне повариха показалась знакомой, а Николай просто метнулся к ней с радостным возгласом:

— Валюха! Сто лет тебя не видел, не сразу и признал, кабы загонщик не сказал, что ты тут командуешь, и не узнал бы. Богатой будешь! Да еще перед Новым годом!

Я поддержал его настрой:

— Привет, Валентина! Вот уж воистину, гора с горой не сходятся, а человек с человеком встретятся обязательно.

Валентина в шестьдесят втором году работала поваром в партии моего соседа и друга Виктора Казарова. У нас с ним было общее хозяйство и бухгалтерия. Поэтому я часто ездил в их партию с отчетами и прочими деловыми бумагами и, естественно, питался у них. Поваром Валя была отменным. Но от анонсированных загонщиком блинчиков мы с Николаем дружно отказались, Мы не сомневались в их отменном вкусе, но, во-первых, мы недавно плотно поужинали у китайца на Черной речке, а во-вторых, здесь было кое-что пособлазнительнее блинчиков. Шоферня, как сказал Николай, звякала пивными кружками, и не пустыми: в окне рядом с Валентиной сверкал хромированной трубкой и таким же краном насос, торчавший из большой пивной бочки. От такой роскоши невозможно было отказаться, тем более, что Валя к выданным нам кружкам приложила из своих личных запасов по блюдечку соленого тугуна. Это изумительного вкуса мелкая енисейская килька, почти лишенная внутренностей, зато очень жирная, «родная сестра» знаменитой туруханской селедки. Провожаемые завистливыми взглядами и возгласами «Валя, а нам?» мы уселись за столик неподалеку от раздаточного окна и присосались к кружкам. Валентина остудила претензии на тугуна кратким сообщением, что мы ее старые друзья, а на всех у нее тугуна все равно не хватит. Потом заявила:

— Мужики, закругляйтесь, мне тоже маленько с помощницами отдохнуть надо. Уже двенадцатый час и на ночь нужно все приготовить. Вы-то спать пойдете, а нам с девками всю ночь работать.

Мы допили по третьей кружке, сжевали по последнему тугунку и вместе с другими вывалились за дверь жарко натопленной столовой. На дворе Николай сказал:

— Сейчас отведу тебя в спальню, а сам пойду, найду загонщика, возьму ключи, есть у меня еще дело к Валентине. Покалякаем с ней о том о сём в кабине.

Он отвел меня к приземистому бараку, стоявшему над самым обрывом. Дверь здесь тоже была снабжена автоматикой того типа, что описан в «Двенадцати стульях», Николай еле открыл ее, а закрылась она сама с громким стуком, изрядно поддав мне пониже спины. В душном помещении царил почти полный мрак, из которого послышалось шипенье:

— Тиш-ше вы, обормоты. Люди ж-же с-спят.

Потом я все же разглядел, что у входа стояла тумбочка, на ней — завешенная какой-то тряпкой настольная лампа. Под лампой лежали амбарная книга, авторучка и очки, а за тумбочкой сидела явно немолодая уже женщина. Она шепотом же потребовала наши документы, причем я предъявил служебное удостоверение, а Николай права и путевку. Она записала нас в свою книгу и, посвечивая себе карманным фонариком, повела нас между длинных рядов кроватей, на которых сопели и храпели полтора десятка людей.

Николай, бросив на отведенную кровать свои рукавицы-мохнашки, пошел к выходу, а я увязался за ним, прошептав, что хочу покурить на сон грядущий.