Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

Но другое обстоятельство угнетало меня еще больше, чем воспоминание об утренней встрече в Кёльне. Мне отчетливо вспомнились слова Ардалиона Ивановича из его парижского письма, в котором он не без некоего хвастовства писал, что после их с Птичкой бегства из Астрахани некая волна несет и несет их по всей Европе. Точно такая же волна, по-видимому, подхватила нас и понесла с запада на восток Европы, и если Ардалион Иванович свалился с гребня этой волны, то сие вовсе не означало, что я, занявший его место, не могу свалиться точно так же. Памятуя о судьбе Николки, Игоря и Ардалиона, я понимал, что так быстро Лариса меня не бросит — почему им по полгода, а мне меньше? И все же, я уже стал настораживаться, приглядываясь к малейшим возможным признакам надвигающейся измены. Я то принимался успокаивать себя тем, что Лариса так явно и пылко влюблена в меня, то разрушал свои иллюзии осознанием: что и с моими предшественниками она вела себя точно так же. С первого же венгерского вечера меня стал раздражать жизнерадостный Мезереш — первый человек, в ком можно было увидеть соперника. Я быстренько принялся применять свою тактику выставления соревнователя в менее выгодном свете, чем себя, подшучивать над ним, выявлять в нем нелепые черты. Хотя он, право слово, не заслуживал ничего подобного, этот веселый, полный энергии человек с длиннющим носом и аккуратной плешью на полголовы. Он плохо изъяснялся по-английски, еще хуже по-русски, но мы вполне понимали друг друга и, можно даже сказать, что, общаясь, болтали без умолку. Лариса тотчас взялась брать у него уроки венгерского языка, признавшись, что ее прабабушка была венгеркой. Первым делом выяснилось, что «птичка» будет «мАдарка», «мамонт» — «мАммут», «мамочка» — «мамушка», «чайка» — «шИраль», а «любовь» — «сЕретет».

Да, напрасно Лариса надеялась быстро освоить азы мадьярской речи. Другое дело танцы. В первый же вечер она сверкнула тем, что мигом научилась отплясывать, как мадьярка, и мне пришлось употребить немало усилий, дабы не отстать от нее в этой науке. В Бекешчабе царил праздник, мы приехали туда как раз к разгару танцевальной программы фестиваля. Очень хороши были танцоры из Германии, Польши, Чехии, Словакии, Сербии, Хорватии, Македонии, Болгарии. Очень плоха была танцевальная труппа, которую привез в Бекешчабу некто Фельдман — их наряды отличались невероятным бесвкусием, аляповатостью и размалеванностью, призванными показать на радость Европе низость народной культуры России. Но лучше всех бесспорно были венгры. Я и знать не знал, что в Венгрии такое изобилие и разнообразие народных танцев. Каких тут только не было костюмов, платьев, головных уборов, какая изобретательность в элементах танца! Особенно хорош был танец с бутылками — шесть юношей в костюмах всадников лихо отплясывали, изображая гарцевание на лошадях, а на голове у каждого стояла бутылка из-под вина. И как они ни скакали, как ни подпрыгивали, как ни отстукивали каблуками по полу, головы их оставались в неподвижности и бутылки не сваливались. Девушки в пышных юбках, весело повскрикивая, кружились вокруг удалых парней, а в конце танца вдруг сдернули с их голов бутылки, водрузили их себе на головы и с не меньшей удалью доплясали танец, не уронив ни одной.

— Hogy volt! Hogy volt! [84] Браво! Бис! (венг.). — кричала Лариса, хлопая в ладоши, и горя желанием немедленно выучиться так же лихо отплясывать, в таких же точно невероятно пышных, многослойных юбках и с такими же удальцами, как эти. Когда показательная программа окончилась, все стали танцевать на этажах большого здания Дворца молодежи, и до поздней ночи мы перебегали от одного пляшущего круга к другому, и всюду Лариса на ходу схватывала движения того или иного танца, быстро вливалась в толпу танцоров и была необыкновенно прекрасна, глаза ее пылали изумрудным сиянием, щеки пламенели, улыбка сверкала на возбужденном счастливом лице.

В час ночи Иштван Мезереш отвез нас на своем «опеле» в загородную гостиницу, размещенную в старинном замке, где нас ожидал просторный, зачем-то двухкомнатный, номер, душистая мягкая постель.

Утром мы отправились в деревенскую корчму, выпили там по кружке пива с дюлайской колбасой, и я даже сыграл в снукер с кудрявым молодцом с черными усами. Видно было, что все свободные дни своей молодости он посвящает тренировкам в этой корчме, потому что обыграл он меня по всем статьям, за что я угостил его пивом. Забивая шары, он так недвусмысленно поглядывал на Птичку что меня разобрала злость: «Чтоб ты провалился в такую же широкую лузу, как на твоем снукере!»

В полдень за нами в наш замок приехал Мезереш и отвез в Бекешчабу, где в этот день состоялся настоящий триумф Ларисы Чайкиной как певицы. Сначала она спела несколько песен Мезерешу, и тот срочно распорядился, чтобы на афишах, где участников фестиваля приглашали посетить небольшую выставку карикатур Федора Мамонина, было добавлено: «Песни в исполнении Ларисы Чайкиной». Через полчаса после открытия выставки скромный успех карикатуриста Мамонина затерялся в цветах и аплодисментах, доставшихся исполнительнице своих песен под гитару. Особенно восторгались сербы, они просили еще и еще, целовали Ларисе руки, а когда она попросила их спеть какую-нибудь бравую сербскую песню, дружно грянули «Четыре слова».

Ужинать Мезереш повез нас по просьбе Ларисы в ресторан с цыганами, куда с нами увязался хороший знакомый Иштвана, Пламен Цветанов — молодой, обаятельный болгарин, который тотчас объявил нам, что из Венгрии мы должны будем поехать с ним в Болгарию, где можем жить сколько угодно, хоть до самой осени. Мне была обещана выставка в габровском Доме смеха, а Ларисе — сольные выступления в различных городах. Летом мы могли жить на любых курортах черноморского побережья Болгарии. Лариса выразила восторг по поводу такого предложения, сказав, что нет ничего лучше Черного моря, а я вновь подумал о злополучной волне, которая продолжала нести нас с Птичкой, как недавно несла ее и Ардалиона Ивановича, покуда не сбросила бедного Тетку в столице империи Карла Великого. Где-то она сбросит меня?

Но ничто не предвещало скорой разлуки, хотя я и знал о неизбежности расставанья. Через два дня фольклорный фестиваль в Бекешчабе закончился грандиозным а-ля фуршетом, устроенным какой-то немецкой фирмой, финансировавшей это мероприятие. После падения Советской Империи Русскоязычной Нации немцы активно возвращали себе Венгрию. Нам не хотелось немедленно расставаться с нашим уютным загородным замком, с его живописными окрестностями, сельской корчмой со снукером, пивом и дюлайской колбасой, и мы прожили еще три дня здесь, прежде чем отправиться в Будапешт. Мезереш тем временем взял на себя хлопоты по оформлению наших документов для переезда в Болгарию. В Будапеште мы провели неделю. Директор Центра советской культуры, присутствовавший на бекешчабском фестивале, выделил для нас комнату в огромном доме, где располагался Центр. Правда, располагаться ему оставалось здесь недолго — его закрывали, переименовывали в Центр русской культуры и переселяли в куда более скромное здание, где для всей русской культуры отводилось всего несколько комнат.