Жан Лаффит - Весенние ласточки

А тут еще Жаклина, ничего не утаивая, поделилась с ним своим беспокойством и этим усилила его волнение. Она рассказала, как в детстве сопровождала мать в походах по квартирам, но тогда у них была совсем иная цель: они собирали деньги на пострадавших от войны, на организацию праздника в квартале, на стачечников. Тогда было другое дело: люди ее знали, кроме того, она была девочкой… Теперь же предстояло просить совершенно чужих людей подписать протест и в случае необходимости переубеждать их. Вот с этим она боялась не справиться.

— Ладно, видно будет. Правда, я много узнала на этом собрании, но вот изложить все это… Ну ничего, ты мне поможешь…

Жака не так страшил сам разговор, он почти ежедневно обсуждал все эти вопросы со своими товарищами по работе, но он не знал, с чего начать. Кроме того, по правде говоря, ему было стыдно ни с того, ни с сего врываться к чужим людям. Он находил это унизительным, словно он нищий и просит милостыню…

Он и Жаклина по воскресеньям были заняты на работе, и у Жака мелькнула было надежда, что из-за этого они не будут включены в бригады и кончатся все его тревоги. Но Леон Бурген отрезал им путь к отступлению.

— Когда вы оба свободны?

— По четвергам.

— Великолепно. В четверг у меня лекции с одиннадцати часов; мы сможем отправиться пораньше. В нашем распоряжении будет все утро.

Они условились встретиться в восемь часов утра в том же кафе, где обычно проводились собрания комитета. У Жака не оставалось времени, чтобы зайти в гостиницу за Жаклиной, и он отправился прямо в кафе, надеясь в душе, что из-за отсутствия Жаклины Бурген отложит всю эту затею до другого раза. Но они оба оказались на месте и беседовали у стойки. С пластмассового плаща Жаклины стекали ручьи, по-видимому, она только что пришла.

— Ты уже здесь?

— Хорошо, что я не стала тебя дожидаться, — рассмеялась Жаклина.

— Я проспал.

— Не страшно, — сказал Бурген, — у нас еще много времени. Кстати, можно я тебе буду говорить «ты»?

— Конечно, — ответил Жак и тут же в подтверждение своего согласия сказал:

— Ты что будешь пить?

— Кофе.

— С чем?

— Просто кофе.

— А ты, Жаклина?

— То же самое.

Жак непринужденным тоном заказал:

— Три стакана кофе и рюмку коньяку.

— Это ты для храбрости? — спросил Леон.

— В такой дождь необходимо согреться. А ты в самом деле ничего не хочешь?

Леон Бурген отрицательно покачал головой и изложил план дальнейших действий.

— В общем нечего мудрить, давайте прямо начнем с того конца улицы, который подходит к Люксембургскому саду. Главное, вести себя естественно. Бывает, что консьержка спрашивает тебя, куда ты идешь. Надо назвать фамилию одного из жильцов и спокойно подняться по лестнице.

— А как же мы узнаем фамилии?

— У меня уже несколько фамилий записано, я их взял из избирательных списков.

Да, Бургена ничем не собьешь с толку. Он был маленького роста, курносый, с живыми, хитрыми глазами. Внешне и по своему характеру очень похож на Огюста Пибаля, но моложе его и, как студент, гораздо образованнее. Кроме того, они были разного происхождения. Мать Бургена торговала церковной утварью в лавочке рядом с церковью Сен-Сюльпис, да и сам он в ранней юности был членом общества христианской молодежи. Вовлек его в комитет мира аббат Дюбрей. Бурген сразу развил большую деятельность, принимал горячее участие во всех обсуждениях и, по мнению Жака, был даже слишком предприимчивым, особенно с девушками. Но, во всяком случае, несмотря на то, что ему было всего девятнадцать лет, у него был большой опыт работы. Огюст Пибаль, разбиравшийся в этом деле, считал, что он мастерски собирает подписи по квартирам. В присутствии Бургена Жак почувствовал себя увереннее. Он взял Жаклину под руку, и они вышли на улицу вслед за Бургеном.

Они молча зашагали под дождем и остановились в конце одной из улиц, у самого Люксембургского сада. На углу возвышался дом с балконами, к нему примыкал более скромный дом, судя по внешнему виду, и Бурген, как генерал, выбирающий поле для битвы, остановил свой выбор на нем.

— Для начала он нам больше подойдет.

Они поднялись на пятый этаж, не встретив ни души. На площадку выходило три квартиры. Студент без раздумья позвонил в первую дверь. Жаклина машинально пригладила свои черные локоны и прикусила губу. Жак посмотрел на часы: было ровно восемь часов тридцать минут. На звонок никто не отзывался.

— Может быть, слишком рано? — сказал Жак.

Бурген дал более продолжительный звонок.

— Да, начало неважное, — рассмеялась Жаклина.

— Позвоним в соседнюю дверь, — невозмутимо сказал Бурген. В этот момент на лестнице послышались шаги. Появился человек лет сорока, типичный холостяк, с батоном хлеба под мышкой, в неглаженой рубашке. Он остановился и, слегка запыхавшись, спросил:

— Вы ко мне?

— Да, — ответила Жаклина.

Жак, несмотря на свое смущение, все же заметил, что холостяк ничего не имеет против гостей. Он не спеша достал ключ из кармана, приговаривая при этом, что невежливо принимать людей на лестнице, тем более даму.

Они прошли в большую комнату, где царил неописуемый беспорядок. Хозяин с тем же спокойным видом схватил кресло за спинку, вытряхнул из него кошку, которая спала, зарывшись в газеты, и пододвинул его Жаклине, предлагая молодым людям самим очистить себе стулья.

— Мадам или мадемуазель, не знаю, как к вам обратиться…

Жаклина, поколебавшись секунду, сказала: «Мадемуазель».

— Итак, мадемуазель, я вас слушаю…

Жаклина бросила на Бургена взгляд тонущего человека, но все же невнятно пробормотала:

— Так вот… мы по поводу ЕОС… мы собираем подписи тех, кто против…

— А что это за ЕОС?

Жаклина окончательно растерялась, но Бурген пришел ей на помощь. Он пустился в пространное объяснение, а хозяин слушал, покачивая головой, и наконец прервал его:

— Значит, мадемуазель, вы считаете, что ЕОС опасная штука?

— Да, она может нас вовлечь в войну.

— Вот тебе и на! Только этого не хватало. Знаете, меня давно уже не интересуют женщины, но все-таки совсем не хочется становиться под пули.

Лед тронулся. Этот в общем чужой человек, с которым они всего несколько минут тому назад встретились, рассказал им всю свою жизнь. У него была невеста… [ «Пожалуй, такая же прелестная, как и вы… она была еврейка… ее арестовали, как и всю ее семью. Потом Дранси, лагеря, и она не вернулась…»]

Молодые люди не знали, что ему на это ответить.

В комнате порядок был наведен только на маленьком столике у окна, на нем стояла фотография улыбающейся девушки и перед снимком, в вазочке, три маргаритки…

— Конечно, я вам дам свою подпись…

На лестнице Леон Бурген сказал:

— Замечательный парень, он просто создан для нашего комитета.