Урсула Рютт - Слушается дело о человеке

«Именем закона! — прочел Брунер. — Обвиняемый оправдан». — Он читал внимательно, следя за всеми формулировками. — «…Принимая во внимание безупречное поведение и незапятнанную служебную деятельность обвиняемого, суд пришел к убеждению, что он не совершил вменяемого ему проступка».

— Именем закона! — повторил Брунер про себя.

Три недели Брунер никому не говорил ни о процессе, ни о его исходе. Теперь он явился в магистрат и предъявил выписку из судебного решения.

Как же это могло случиться? Начальник отдела кадров схватился за голову. Он решительно ничего не мог понять. Он не имел ни малейшего представления ни об этой истории, ни — прямо сказать — о том, что Брунер затеял. Он понял наконец, куда девалось дело Брунера, которое уже довольно давно было затребовано какой-то чрезвычайно высокой инстанцией. Теперь он знал, что этой инстанцией был Высший дисциплинарный суд. Георг Шварц позвонил Георгу Вайсу в Управление надзора и сообщил ему новость. Тот так растерялся, что с перепугу уронил трубку, и разговор прервался раньше, чем он успел узнать все подробности.

Через несколько дней Брунер получил официальное уведомление. Его извещали, что советники магистрата приняли решение полностью выплатить ему удержанное жалованье, разумеется за вычетом ссуды.

Брунер пришел в банк — деньги были уже перечислены.

А в магистрате мало что изменилось. Гроскопф по-прежнему был начальником отдела. Посетители по-прежнему приходили и уходили. Рогатый по-прежнему метался по ревизиям, и часто с большим успехом. Брунер по-прежнему пребывал в должности заместителя начальника отдела, и двери в его комнату не закрывались ни на минуту. Уж очень много людей шло сюда со своим горем и со своими заботами.

Только изредка просовывая голову, Гроскопф говорил: «Вы слишком возитесь с этим народом!» — и сразу исчезал. Уполномоченный по вопросам культуры все еще строил презрительную гримасу, встречая Брунера в коридоре. Советники магистрата расхаживали все с тем же важным видом. Оба чиновника, представленные Брунером к повышению, все еще не получили повышения. Зато Максимилиана Цвибейна вместе со всеми его судами, штрафами и выговорами повысили сверхмаксимально. Он был назначен на весьма ответственный пост с чрезвычайно высоким окладом. Эмиль Шнор занял прежнюю должность и получил возможность продолжать свое образование бесплатно. А чиновники все еще продолжали маршировать под команду: ать — два, ать — два, левой — правой, левой — правой, отделение стой! Грабингер по-прежнему проживал на другом конце города в очень скверной квартире, и над ним все еще висел непонятно за что полученный выговор.

Тем временем Баумгартен, скромный и не очень значительный советник магистрата с приятными манерами и почтенным образом жизни, расхаживал, укутав шею толстым шерстяным шарфом. Он схватил болезнь, которая в просторечии называется свинкой. Но по городу ходили сплетни, что ему пришлось расстаться с мундиром советника, потому что, будучи доверенным лицом, он растратил деньги своих клиентов. Действительно, на всех последующих заседаниях Баумгартен отсутствовал. Возможно, и в самом деле из-за свинки! Никто не знал ничего определенного. Только когда начался его процесс, он явился перед судом, уже без шерстяного шарфа на шее, и заявил, что отказывается от защитника и будет защищаться сам.

Служба так подорвала здоровье Гроскопфа, что ему пришлось подумать об уходе на пенсию.

— Как же я буду жить без работы? — сказал он беспомощно, обращаясь к Брунеру.

Но, по правде говоря, ему хотелось спросить: «Как же я буду существовать без привычного уровня жизни? Кто же станет набивать мне портфель шницелями, раз я уже не буду чиновником? И какая бабеночка станет пленяться мною, раз слова мои будут лишены служебного веса?»

Его приводило в отчаяние, что он стареет, что его выбрасывают, как ненужную вещь.

— Нет, этого я не заслужил! — бормотал он. И снова принимался стонать, жалуясь на гипертонию, которая просто сведет его с ума.

Он навестил кое-кого из членов магистрата и пожаловался им на свое тяжелое положение.

— Неужели нужно всю жизнь надрываться на работе, чтобы под старость жить подачками? — спрашивал он, возмущенный.

— Закон есть закон! — отвечали советники магистрата.

— Разумеется, но бывают и исключения, — возражал Гроскопф.

И тогда, против всяких правил, ему дали целый год, чтобы он мог достойным образом подготовиться к своей отставке.

Но и этот срок кончился. Со слезами на глазах и с фотографией своего отдела в кармане он навсегда покинул магистрат.

— Придется снова занять его место, — сказал Брунер. — Как мне не хочется!

Люциана понимала его.

Разумеется, за эти тяжелые годы многое изменилось. В них самих произошли большие перемены. Не заметить этого было невозможно.

— Если ты откажешься вернуться на свое старое место, Мартин, у всех невольно возникнет предположение, что эта история тянулась столько лет неспроста. И это набросит тень не только на тебя, но и на твою семью.

— Неужели эти годы прошли для нас даром, Люциана? Надеюсь, они послужили нам уроком. Разве все, что мы пережили, напрасно? Разумеется, я испытал бы удовлетворение, даже, может быть, тайное удовольствие, очутись я снова на своей должности. Но какое это мелкое, никчемное торжество по сравнению с большими событиями в нашей внутренней жизни. И неужели у нас нет интересов неизмеримо крупней?

Однако никто и оглянуться не успел, как место ушедшего начальника уже оказалось занятым. Король, который тихо взошел на этот престол, оказался человеком ловким и чрезвычайно гибким. Его звали Роберт Хохваген. Его появление доставило всем живейшую радость. Некоторые уверяли, что, когда он идет по улицам, колокола начинают звонить сами собой. Разумеется, это была чепуха. Колокола висели, как и полагается висеть колоколам.

Вступив на свой трудный пост, Хохваген сразу дал краткие указания относительно того, кто что и как должен делать.

— Вы поняли меня?

— Так точно!

— Выполняйте!

И чиновники стали преклоняться перед ним и перед той группой лиц, на которую он опирался, как на костыль.

Как ни странно, но по временам он испытывал совсем особую радость — торжество счастливчика, которому удалось выбраться из толпы и, взобравшись на чужие плечи, подняться над ней.

Начальник отдела кадров Георг Шварц очень гордился тем, что новичок так быстро пошел в гору. Это он дал ему ход. Он прекрасно помнил тот день, когда Роберт Хохваген чрезвычайно тактично, но совершенно недвусмысленно спросил, чьи именно интересы защищает Георг Шварц, и тут же примкнул к его группе. Поступок этот характеризовал его как человека чрезвычайно приличного и свидетельствовал о его трезвом отношении к жизни. А кроме того, Роберт Хохваген взял на себя обязанности скончавшегося секретаря церковного совета… К сожалению, Георг Шварц опять простудился, стоя на сквозняке в магистрате. Кашель и троекратное чиханье прервали на время его размышления. Однако он тотчас же снова надел на нос очки, опустил в карман носовой платок и додумал свою мысль до конца. Нет и не было более подходящего человека на этот пост, чем Хохваген. И действительно, вскоре оказалось, что Хохваген — истинный клад для магистрата. Вместе с ним здесь снова воцарились тишина и порядок — самое ценное в жизни.