Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Музыка смолкла. Наступило молчание.

— Отец, — сказала она.

Он осмотрелся кругом в недоумении. Урсула стояла в тени, невидимая для глаз.

— В чем дело? — спросил он, все еще не придя в себя.

Ему трудно было говорить.

— Я получила место, — произнесла она через силу.

— Что ты получила? — спросил он, нехотя отрываясь от своего музыкального настроения. Он закрыл клавиатуру.

— Я получила место работы.

Он повернулся к ней, еще плохо понимая в чем дело, но уже настроенный против.

— Так. Куда же это? — спросил он.

— В Кингстон на Темзе. В четверг я должна ехать для переговоров с комитетом.

— Ты должна ехать в четверг?

— Да.

Она протянула ему письмо. При свете свечей он прочел:

«Урсуле Бренгуэн. Тисовый Коттедж. Кёссей. Дербишир.

М. Г.

Просим Вас явиться к нам в ближайший четверг 10-го с. м. в 11 ч. 30 м. дня для переговоров с комитетом о Вашем назначении на должность помощницы учительницы в школе Веллигбюро».

Бренгуэну было чрезвычайно трудно воспринять это сдержанное официальное приглашение среди тишины церкви и еще звучащей в нем музыки гимнов.

— Ты могла бы не надоедать мне с этими вещами здесь, — сказал он с раздражением, возвращая ей письмо.

— Мне же надо ехать в четверг, — возразила она.

Несколько мгновений он просидел неподвижно. Затем открыл клавиатуру и положил на нее свои руки; послышался легкий шум, затем полились долгие торжественные звуки органа.

Урсула повернулась и ушла.

Он попытался отдаться всецело музыке, но не мог — настроение исчезло. На сердце у него легла какая-то тяжесть, он чувствовал себя несчастным.

Домой он вернулся с мрачным лицом и озлобленным сердцем. Однако, пока младшие не легли в постель, он молчал. Урсула по лицу видела, что будет буря.

Наконец, он спросил:

— Где то письмо?

Она подала. Он внимательно вчитывался: «Просим Вас явиться к нам в ближайший четверг». Это сдержанное официальное обращение адресовано самой Урсуле и не имеет с ним ничего общего. Так… Теперь она самостоятельный член общества. Ее дело отвечать на это письмо, не считаясь с ним, он даже не имел права вмешиваться. Сердце его ожесточилось и озлобилось.

— Зачем ты сделала это за нашей спиной? Потихоньку, зачем? — спросил он с резкой усмешкой. Ее обдало жаром, но она почувствовала себя свободной, теперь она порвала с ними. Он был побежден.

— Вы сказали: пусть она попробует, — возразила она, почти оправдываясь.

Он не слышал, он не отрываясь глядел на письмо.

Письмо было официальное, и притом написанное на машинке: «Мисс Урсуле Бренгуэн. Тисовый Коттедж в Кёссей». Это звучало так полно и законченно, он отчетливо чувствовал новое положение Урсулы в связи с получением этого письма. Для него это было — нож в сердце.

— Хорошо, — сказал он наконец, — но ты не поедешь.

Урсула онемела, не находя слов для своего возмущения.

— Если ты думаешь, что можешь отправиться плясать по ту сторону Лондона, ты жестоко ошибаешься.

— Почему нет? — вскрикнула она, окончательно укрепившись в решении уехать.

Наступило молчание, длившееся до прихода миссис Бренгуэн.

— Погляди-ка, Анна, — сказал он подавая ей письмо.

Она откинула назад голову, вглядываясь в строки, написанные на пишущей машинке, обозначающие вторжение внешнего мира. В ее взгляде произошла легкая перемена, как будто ее материнское существо спряталось и заменилось чувством боязни и какой-то внутренней пустоты. Таким пустым, безразличным взглядом она глядела на письмо, совершенно не желая воспринимать его. Она удовольствовалась тем, что поверхностно пробежала эти строки.

— Что это за письмо? — спросила она.

— Она желает уйти и быть учительницей в Кингстоне на Темзе за пятьдесят фунтов в год.

— Скажите!

Мать сказала это таким голосом, как будто это была враждебная выходка какого-то постороннего лица. Но в душе уход дочери для нее был безразличен. Она опять ушла целиком в только что родившегося ребенка.

— Она не поедет так далеко, — сказал отец.

— Я поеду туда, куда меня зовут! — закричала Урсула. — И это достаточно хорошее место.

— А что ты знаешь об этом месте? — резко спросил отец.

— И потом, — спокойно продолжала мать, — раз отец говорит, что ты не поедешь, то совершенно неинтересно хочешь ты или нет.

Как Урсула ненавидела ее.

— Вы сами сказали, чтобы я попробовала! — закричала девушка, — а теперь, когда я получила место, мне надо ехать.

— Я говорю, ты не поедешь так далеко, — сказал отец.

— Почему бы тебе не подыскать себе место в Илькстоне? Тогда бы ты могла жить дома, — спросила Гудрун, которая ненавидела всякие столкновения и не могла понять неправильных приемов Урсулы, но считала себя обязанной стать на сторону сестры.

— В Илькстоне нет места, — громким голосом возразила Урсула, — и в таком случае я лучше уйду совсем.

— Если б ты спросила об этом, тебе нашлось бы место и в Илькстоне, но ты захотела разыграть из себя величественную особу и поступить по-своему, — сказал отец.

— Я нисколько не сомневаюсь, что ты охотнее бы ушла совсем, — ядовито заметила мать, — но я твердо убеждена в том, что люди, с которыми тебе пришлось бы иметь дело, недолго остались бы с тобой. Ты слишком много воображаешь о себе.

В словах матери и дочери чувствовалась острая взаимная ненависть.

Наступило общее упорное молчание. Урсула поняла, что она должна заговорить первой.

— Но ведь они же мне написали, значит я должна ехать, — сказала она.

— Откуда ты возьмешь денег на дорогу? — спросил отец.

— Дядя Том даст мне, — ответила она.

Снова воцарилось молчание. На этот раз победа была на ее стороне.

Наконец, отец поднял голову, его лицо носило следы напряженной мысли; казалось, он усиленно искал выхода.

— Вот что, — сказал он, — так далеко ты не поедешь, я попрошу мистера Берта дать тебе место здесь. Я совершенно не желаю видеть тебя по ту сторону Лондона.

— Да, но ведь мне же надо ехать в Кингстон, — сказала Урсула, — они прислали за мной.

— Обойдутся и без тебя, — спокойно ответил он.

Минуту она помолчала, боясь расплакаться.

— Хорошо, — произнесла она наконец тихим, напряженным голосом, — вы можете не пустить меня туда, но мне необходимо иметь место, я не останусь дома.

— Никто тебя и не оставляет, — рванулся отец, побледнев от гнева.

Больше она не стала говорить, на ее лице появилась надменная улыбка, и она всячески старалась подчеркнуть свое враждебное безразличие ко всему окружающему. В нем подобный ее вид всегда вызывал желание убить ее. Она направилась в гостиную напевая:

«Это мать, Мишель, потеряла свою кошку и кричит у окна, не найдется ль у кого?!!»

На следующий день Урсула ходила оживленная, распевая, ласково обращаясь с детьми, но в душе она ощущала горечь и холод по отношению к родителям.