Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

По эту сторону виднелись деревни, леса и храбро пробирающийся вперед поезд, быстро мчавшийся с самым важным видом, выпуская струйки белого пара, по заливным лугам, в прорыв между дюнами, и кажущийся таким маленьким. Как он, однако, ни мал, благодаря своей отчаянной храбрости он успевает пробраться во все уголки земли, добиваясь того, чтобы не осталось места, где бы он не побывал. И все-таки, разве дюны, величественные в своем равнодушии ко всему, тянущиеся всем своим телом к солнцу, впитывающие своей золотистой кожей и морской ветер, и лучи солнца, и влагу утреннего тумана, разве они не прекрасны? Слепое, безграничное, отчаянное мужество этого поезда, пробирающегося через высокие дюны к сверкающему морю, мчащегося с такой быстротой и решимостью, захватывало ее до слез. Куда он мчится? Он спешит, он движется, он стремится вперед. Без цели, без определенной задачи, но так безостановочно вперед, так упорно! Сидя здесь на холмах, возникших еще в доисторические времена, она плакала, слезы беспрерывно катились по ее лицу. Поезд такой жалкий, такой невзрачный, сумел прорыть всю землю, пробраться всюду.

И она ложилась, припадая лицом к дюнам, бывшим в постоянном общении с раскинувшимся над ними небом. Ей страстно хотелось лежать здесь вечно, чтобы крепнуть под ласкою неба, чтобы отдаться всем телом во власть солнца и ветра.

Но надо было спускаться вниз, и, глядя на испещеренную, неровную поверхность земли, с ее селениями, дымом, неутомимой энергией, она чувствовала, как близорук и бессмысленен этот поезд, мчащийся неизвестно куда, как ужасающе ничтожны селения, какой тупостью и ограниченностью веет от их суеты.

Растерянный, недоумевающий, Скребенский шел за ней следом, совершенно не сознавая, где он, и какое отношение он имеет к ней. Вся ее страсть и привязанность сосредоточилась на дюнах, ей тяжело было спускаться вниз, к людям. Там наверху была свобода и восторг.

Она не захотела ласки в стенах дома. По ее словам она ненавидела теперь дома и в особенности постели. В его приходе к ней в постель было что-то отталкивающее. Это побудило ее провести ночь в дюнах вместе с ним. Была середина лета, дни были долгими. После половины одиннадцатого, когда кругом начала густеть синева сумерек, они, забрав свои плащи, вскарабкались по тропинке на гребень дюны.

Оттуда были видны только сверкающие звезды, земля внизу утопала во тьме. Она была так рада остаться среди звезд. Правда, вдали кое-где чуть мерцали желтые, бледные огоньки, но они были так далеко, что не могли помешать ей. Близость звезд давала ей особое ощущение свободы.

Они побежали по мягкой, безлунной почве и бежали почти милю, обвеваемые мягким дыханием ветра, нагие, неприкрытые ничем, как обнаженные дюны. Обутая в сандалии, она бежала быстро, ее распущенные волосы развевались сзади по плечам. У выкопанного пруда они остановились. Она легкими шагами вошла в воду, стараясь ухватить руками ярко отражавшиеся звезды.

Потом внезапно она повернулась, вышла, и снова пустилась бежать. Он последовал за ней, но только для нового страдания. Почувствовав испуг, она укрылась за ним, она воспользовалась им. Она взяла его, но крепко обнимая, прильнув к его телу вплотную, глядела широко раскрытыми глазами на звезды, как будто не он, а звезды покоились с нею рядом, не он, а она разгадали непроницаемые глубины ее существа.

Стало светать. Они стояли рядом на высоком песчаном холме, образовавшемся в незапамятные времена, наблюдая за рассветом. На горизонте становилось все светлее, но земля оставалась погруженной во мрак. Она смотрела на бледную полоску света на краю сумрачной земли. Мрак стал переходить в глубокую синеву. С моря долетал легкий ветерок, казалось, он несся навстречу этой белеющей полоске. Оба они стояли на краю тьмы, повернувшись лицом к свету.

Свет разливался все сильнее, вытесняя голубой сапфир прозрачной синевы. Из белого он постепенно перешел в розоватый, затем принял оттенок желтого, бледно-желтого, чуть нарождающегося света, и все небо затрепетало, переливаясь различными оттенками радужных красок.

Мрак синел, голубел, светлел и, наконец, растаял совершенно. Солнце всходило: брызнувшие лучи мгновенно залили все вокруг огненным потоком, затем показалось солнце и, поднявшись над горизонтом, засияло таким мощным светом, который слепил глаза.

Земля еще покоилась во сне. Только временами доносился крик петуха. Желтые склоны дюн, обращенные к морю вплоть до сосен у подножия, сверкали как омытые, точно возрождаясь к новой жизни. Все кругом было так тихо, так полно надежд и обещания, имело вид золотистой, зачарованной страны; это было так необычайно красиво, что потрясло Урсулу до глубины души. Антон неожиданно взглянул на нее. Слезы катились по ее щекам, рот подергивался.

— В чем дело? — спросил он.

— Здесь так прекрасно!

Она не отрываясь смотрела на чудесную, сияющую страну, полную такой совершенной, незапятнанной красоты.

Он представил себе, чем будет Англия через несколько часов — все будет полно слепой, усердной, скряжнической деятельности, не имеющей никакой ценности, из фабричных труб покажется грязный дым, зашумят поезда, люди станут пробираться в глубь земных недр. Смертельная бледность покрыла его лицо.

Он поглядел на Урсулу. Ее лицо было влажно от слез, но сверкало лучезарным светом. Не его руке утереть эти горячие, сверкающие слезы! Он стоял в стороне, жестоко подавленный сознанием, что он ей не нужен. Мало-помалу сердце его охватила глубокая, отчаянная тоска, но он всячески старался подавить в себе это ощущение, так как боролся за сохранение своей жизни. Он хорошо сознавал отдельные факты, касавшиеся его, но ему важно было ее окончательное решение.

Они вернулись в Ноттингам, так как наступило время ее экзаменов. Она должна была ехать в Лондон. Так как она не хотела больше останавливаться с ним в гостинице, то и решила снять спокойную маленькую комнату близ Британского Музея.

После одного из экзаменов, они отправились обедать в ресторан у реки, близ Ричмонда. Был прекрасный, золотистый вечер, вода горела заревом заката, по реке мелькали лодки под бело-красными полосатыми парусами, под ветвями деревьев ложились синеватые тени сумерек.

— Когда мы поженимся? — просто и спокойно спросил он, как будто это был один из обиходных вопросов.

Она была занята наблюдением за веселым движением лодок. Он пристально всматривался в ее золотистое, озадаченное лицо, чувствуя, как к горлу подкатывается клубок.

— Я не знаю — ответила она наконец.

На мгновение у него оборвалось дыхание.

— Почему не знаете? Разве вы не хотите выходить замуж? — спросил он ее.

Она медленно повернулась к нему и посмотрела смущенным, рассеянным взглядом, пытаясь сосредоточиться на мысли. Но она не видела его, полная впечатления от речной этой жизни, и почти не знала, что ответить на его вопрос.