Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Это было сказано таким спокойным, безжизненным голосом, что ее сердце замерло от ужаса.

— Любовь моя, — сказала она, склоняясь к нему. Но слова эти были вызваны не любовью, а страхом и жалостью.

— Для меня это все… мне, кроме этого, ничего больше не надо… ни в жизни, ни в смерти, — продолжал он тем же безжизненным ровным голосом, говоря самую настоящую правду своей жизни.

— Кроме чего? — прошептала она угрюмо.

— Кроме вас, чтобы вы всегда были со мной.

Она снова почувствовала глубокий испуг. Неужели она поддастся этому? Она еще ближе прижалась к нему. Они сидели совсем тихо, прислушиваясь к отдаленному шуму города, к шепоту гулявших влюбленных, к шагам проходивших солдат.

Он почувствовал, что она дрожит.

— Вы замерзли? — спросил он.

— Немножко.

— Пойдемте, поужинаем.

Теперь он выглядел совершенно спокойным, имел решительный и сдержанный вид и был прекрасен. Казалось, он приобрел над собой особую своеобразную власть.

Они прошли в ресторан и выпили бутылку кианти, но его лицо сохраняло все ту же бледность.

— Не покидайте меня сегодня ночью, — сказал он, глядя на нее умоляющим взглядом. В эту минуту он был таким странным и безличным, что она снова почувствовала ужас.

— Но мои домашние? — сказала она, вздрогнув.

— Я объясню им… они знают, что мы обручены.

Она сидела бледная и безмолвная. Он ждал ответа.

— Пойдемте, — сказал он, наконец.

— Куда?

— В гостиницу.

Ее сердце сжалось. Ничего не ответив, она поднялась в знак согласия. В душе у нее было холодно и пусто, но она не могла отказать. Ей казалось это неизбежной судьбой, которая была ей не по душе.

Они отправились в итальянскую гостиницу и получили мрачную комнату с большой, опрятной постелью. На потолке над кроватью был нарисован в виде медальона большой букет цветов. Он ей понравился.

Он пришел к ней и крепко прижался, охватив ее своими стальными объятиями. В ней вспыхнуло желание, но сердце оставалось холодным. В эту ночь они испытали неистовую, чрезвычайную страсть, давшую им глубочайшее удовлетворение.

Он заснул, держа ее в объятиях, и всю ночь не выпускал ее. Она лежала, покорная и согласная, но сон ее не был глубок и не принес ей отдыха.

Утром она проснулась от плеска воды во дворе. Солнечные лучи пробивались сквозь решетчатое окно. Ей казалось, что она находится в какой-то чужой стране, и Скребенский — злой дух возле нее.

Она тихо лежала, раздумывая, в то время как его рука обнимала ее. Его голова лежала на ее плече, и она всем телом ощущала его тело, лежавшее возле. Глядя на солнечные лучи, прорывавшиеся сквозь ставни, она целиком отдалась впечатлению того, что находится в другой стране, в совершенно ином мире. Все прежнее, стеснявшее и сковывавшее ее, растворилось и исчезло, и она могла двигаться спокойно, не думая ни о мужчине, ни об осторожности, ни об обороне, могла действовать по своей воле. Англия исчезла; внизу во дворе раздался голос:

— Джиованни! О, Джиованни!

Она знала, что она в новой стране, среди новой жизни. Было так восхитительно тихо лежать, и свободно и просто путешествовать душой в серебристом свете иного, более утонченного мира.

Но тут она инстинктивно почувствовала, что кто-то хочет посягнуть на ее свободу. Она вспомнила о Скребенском и поняла, что он просыпается. Ей пришлось оторваться от этого нового мира и вернуться к нему. Она чувствовала, что он проснулся. Он лежал все в той же позе, и видно было, что он не спит. Бессознательным движением руки он привлек ее к себе и робко спросил:

— Вы хорошо спали?

— Очень.

— И я тоже.

Наступила пауза.

— А вы любите меня? — спросил он.

Она повернулась и поглядела на него испытующим взглядом. Ей показалось, что он находится где-то далеко-далеко.

— Да, — сказала она.

Эти слова были сказаны только из чувства снисходительности к нему и из-за желания избежать нового беспокойства и выяснения отношений.

Последовало несколько мгновений полного молчания, сильно напугавшего его.

Они пролежали еще немного. Потом Скребенский позвонил и заказал завтрак.

Скребенский был с ней особенно хорош в это утро. Его лицо было смягчено и преображено страданиями и болью, его движения были очень легки и тихи. Он был ласков с ней, но она все время чувствовала себя отделенной от него пространством. Он этого не уловил, чувствуя себя счастливым.

Когда завтрак был окончен, она снова тихо лежала на подушках, глядя, как он заканчивает свой туалет. Она внимательно наблюдала, как он мылся губкой, как он быстро вытирал себя полотенцем. Тело его было прекрасно, движения быстры и уверенны. Она чувствовала безграничное удивление и восхищение. С другой стороны он казался ей настолько законченным, что от него нельзя было ждать ничего нового, никаких дополнений или изменений в том, что уже имелось. В нем совершенно отсутствовало творческое начало. Она знала его насквозь. Все до последней точки было ей известно наперед. Он представлял в ее глазах большую ценность, но не имел ничего чудесного и таинственного, не таил в себе никакого познания неведомого. От него ее мысли в это утро совершенно ускользали. Он чувствовал во всем теле покой и удовлетворение, в сердце счастье, а больше ему ничего и не требовалось.

Она вернулась домой и он отправился с ней, желая побыть в ее семье. Он страстно желал, чтобы она вышла за него замуж. Был уже июль. В первых числах сентября он должен был отплыть в Индию. Мысль об отъезде без нее была ему невыносима. Она должна ехать с ним. Нервничая, он все время старался быть возле нее, увеличивая в ней и без того растущее раздражение и чувство неудовлетворения.

Ее экзамены закончились. Ей нечего было больше делать в колледже. Теперь оставалось выходить замуж или работать. Она не искала себе места, так как решено было, что они поженятся. Индия влекла ее к себе, но Индия чуждая, далекая, неизвестная. И когда ей приходили на ум Калькутта, Бомбей, Симла и все европейское население там — Индия казалась ей такой же мало привлекательной, как Ноттингам.

Она не выдержала экзаменов и не получила звания бакалавра. Для нее это было пощечиной и сильно ожесточило душу.

— Не все ли это равно? — уговаривал он ее. — Что за пустяки, имеете ли вы степень бакалавра словесности, равную диплому Лондонского университета, или нет? Все, кто знает вас, знает и без этого, и если вы будете миссис Скребенская, то эта степень не будет играть ни малейшей роли.

Эти рассуждения не успокаивали и не утешали, но наоборот ожесточали ее и озлобляли. Она не желала мириться со своей судьбой. Ей надо было выбирать между существованием в качестве миссис Скребенской, даже баронессы Скребенской, супруги лейтенанта королевских инженерных войск-саперов, как он их называл, живущей в Индии среди европейского населения, и существованием в качестве Урсулы Бренгуэн, незамужней женщины, школьной учительницы. Ее предыдущий аттестат давал ей возможность занять место классной учительницы в лучшей школе, нежели та, в которой она работала. На чем остановиться?