Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Вот и сейчас, по-видимому больше уже не обращая никакого внимания на посторонних, он вел под уздцы свою великолепную лошадь к обочине, явно намереваясь развернуть повозку назад.

И тут только девочки заметили с одной стороны дороги незнакомый карьер и на спуске два фургона, над которыми вился дымок. Иветт быстро спустилась вниз. Она вдруг увидела большое углубление под скалой наподобие странного логовища, и там, словно в пещере, еще три шатра, вполне приспособленных для зимовки. За ними в глубине был сделан навес из больших ветвей, видимо, стойло для лошадей. Под резким наклоном в сторону дороги высоко над шатрами нависал серый каменный утес. Полом служили каменные плиты, между которыми прорастала трава. Это была хорошо замаскированная, уютная, зимняя цыганская стоянка.

Попутчица цыгана с ношей на спине вошла в один из фургонов, оставив открытой дверь. Двое темноголовых кудрявых детей пищали во дворе. Цыган тихо позвал кого-то по имени, въезжая на территорию табора, и тотчас же мужчина постарше вышел ему на помощь.

Сам цыган поднялся по ступенькам в другой фургон, наглухо закрытый. Внизу у входа была привязана собака. Это была белая гончая с коричневыми пятнами. Когда Боб и Лео подошли слишком близко, она загремела цепью и глухо зарычала.

В тот же миг по ступенькам из шатра, покачивая широкой зеленой юбкой с оборками, спустилась молодая темнолицая цыганка, с красивой розовой не то шалью, не то косынкой на голове и длинными золотыми серьгами в ушах. Тонкая, смуглая, быстрая, с худым высокомерным лицом и чуть кошачьими повадками в движениях, она отличалась особой свойственной только испанским цыганкам красотой.

— Доброе утро, леди и джентльмены, — насмешливо сказала она, дерзко разглядывая девочек. Она говорила с явным иностранным акцентом.

— Добрый день, — ответили девочки.

— Так, которая из очаровательных юных леди хочет узнать свою судьбу? Пусть даст мне свою маленькую ручку.

Она была очень высокая с неприятной привычкой угрожающе вытягивать вперед шею. Ее глаза перебегали с одного лица на другое, мгновенно и безжалостно выискивая то, что ей было нужно. Тем временем мужчина появился на пороге фургона с маленьким темноволосым ребенком на руках. Он стоял, широко расставив ноги, куря трубку и небрежно наблюдая за ними свысока; хитрые, наглые глаза полуприкрыты длинными черными ресницами. Было в его взгляде нечто пронизывающее насквозь. Иветт почувствовала это, почувствовала всем своим существом до дрожи в коленях. Она вынуждена была притвориться, что ее внимание занято белой с коричневыми пятнами гончей.

— Сколько ты хочешь получить, если всем нам погадаешь? — спросила Лотти Фрэмлей в то время, как шестеро других светлолицых христиан весьма охотно предпочли бы держаться подальше от странного существа из другого мира.

Отверженная язычница, она казалась им непостижимой и опасной.

— Всем-всем? И леди и джентльменам? — радостно спросила цыганка, теперь уже пристально разглядывая мальчиков.

— Нет, нет, мне гадать не надо. Проходи дальше! — закричал Лео.

— Мне тоже не надо, — сказал Боб. — Ты лучше девочкам погадай.

— Четыре леди? — спросила цыганка, снова переводя пытливый, настороженный взгляд на девочек. Наконец она объявила цену. — Каждый из вас даст мне по шиллингу и еще немного сверху на счастье, а? Немножко. — Она улыбнулась скорее хищно, чем просительно, и от слов ее, сказанных бархатным голосом, исходила сила тяжелая и непререкаемая.

— Ладно, — сказал Лео. — Будет тебе по шиллингу с человека. Только не тяни ты все это слишком долго.

— Замолчи! — закричала на него Люсиль. — Мы хотим услышать все!

Женщина достала из-под фургона два деревянных стула и поставила их возле колеса. Затем она взяла смуглую высокую Лотти Фрэмлей за руку и предложила ей сесть.

— Ты не будешь возражать, если кто-нибудь услышит? — спросила цыганка, с любопытством заглядывая ей в лицо. Лотти начала нервничать и покраснела. Цыганка продолжала разглядывать ее руку, поглаживая ладонь грубыми, жесткими пальцами.

— Ох, мне все равно, — ответила Лотти.

Цыганка всматривалась в линии, пересекающие ладонь, медленно ведя по ним смуглым указательным пальцем.

Медленно начала рассказывать судьбу Лотти. А друзья ее, стоявшие рядом и слушавшие, еле сдерживались, чтобы не закричать: «Ох, да это же Джим Бэглей! Нет, я не могу этому поверить. Это невозможно. Как может все это знать женщина, живущая в лесу? Почему? Кто она такая?» — пока Лео не остановил их, предупреждая: «Девочки, держите язык за зубами, а то все пропало». Лотти вернулась в круг, красная и сконфуженная, и настала очередь Эллы. Она была более спокойной и внимательной, пытаясь вникнуть в смысл слов, сказанных оракулом. Люсиль с трудом удерживалась от восклицания: «О, как все понятно!» Цыган невозмутимо стоял на верхней ступеньке лестницы с ничего не выражающим лицом. Но его дерзкие глаза неотрывно смотрели на Иветт; она чувствовала его взгляд на своем лице, шее, груди, но стояла, потупив голову, не могла заставить себя поднять глаза вверх. Фрэмлей, который иногда поглядывал на цыгана, встречал ответный прямой взгляд темных, вызывающе гордых глаз. Это был особый взгляд представителей племени отщепенцев: в нем была гордость отверженного, полунасмешливый вызов человека, стоящего вне закона, готового посмеяться над теми, кто усердно этим законам подчиняется, и пойти своим путем. Держа в руках ребенка, цыган стоял все время в той же позе и безучастно глядел на происходящее. Затем была прочитана рука Люсиль. «Ты была за морем, и встретила там мужчину — брюнета, но он был намного старше тебя».

— О, да, это так, я понимаю, — закричала Люсиль, оборачиваясь к Иветт. Но Иветт была рассеянна, возбуждена, едва в сознании, словно загипнотизированная.

— Ты выйдешь замуж через несколько лет — может быть через четыре, ты не будешь богата, но у тебя будет всего достаточно и ты уедешь в далекое путешествие.

— С мужем или без него? — спросила Иветт.

— С ним.

Когда пришла очередь Иветт, и женщина посмотрела на нее внимательно, пристально изучая ее лицо, девушка сказала нервно:

— Я не хочу, чтобы вы рассказывали о моем будущем. Нет, не хочу. Нет, я действительно не хочу.

— Ты чего-нибудь боишься? — грубо спросила цыганка.

— Нет, не поэтому, — Иветт замялась.

— У тебя есть какой-нибудь секрет? И ты боишься, что я его расскажу? Ладно, хочешь пойти в фургон, где никто не услышит?

Женщина говорила странными намеками. Иветт капризничала, она всегда была упряма и это упрямство было сейчас написано на ее мягком, круглом юном лице, придавая ему оттенок жесткости.

— Да, — сказала она внезапно. — Да, может быть именно так я и сделаю.