Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Прежде, чем она успела что-нибудь сообразить, ревущая лавина оказалась уже совсем близко. Иветт чуть не потеряла сознание от ужаса. Она услыхала крик цыгана и подняла глаза, чтобы увидеть его, спешащего ей на помощь, черного, с вылезающими из орбит глазами.

— Беги! — крикнул он, хватая ее за руку. И тотчас же первая волна накрыла ей ноги, кружась в безумном вихре, который вдруг по какой-то причине показался неподвижным, мгновенно наводнив сад. Господи, сколько воды!

С усилием цыган потащил ее, шатаясь, проваливаясь в воду, но все же держась по направлению к дому. Она была едва в сознании, как если бы наводнение происходило в ее душе.

В саду около тропинки вдоль дома была одна, окруженная травой терраса. Цыган держал свой путь через эту террасу к сухой части тропинки, волоча Иветт за собой, запрыгивая вместе с нею через окно на ступеньки веранды. До того, как они туда добрались, подошла новая огромная волна, сносившая на своем пути даже деревья; их тоже смыло вниз.

Иветт чувствовала себя уносимой ледяной водой, увлекаемой во вращающиеся мельничные жернова. Рука цыгана железными тисками сжимала ее запястья, они вдвоем шли ко дну и их уносило течением. Временами она чувствовала тупые, но не дающие потерять сознание, ушибы. Потом цыган начал тянуть ее к себе. Он оказался наверху, над водой, успев уцепиться за ствол огромной глицинии, которая росла у стены дома. Ее голова тоже была над водой, он держал Иветт за руку. Но ей никак не удавалось встать на ноги. Ощущая ужасную боль, как во сне, она барахталась, захлебываясь, и не могла встать на ноги. К счастью, его рука крепко держала ее запястье. Он подтаскивал ее ближе и ближе, пока она не смогла дотянуться до его ноги. Он снова чуть не пошел ко дну, но удержался за дерево. Иветт отчаянно вцепилась в цыгана, и встала на ноги, он же, повиснув на стволе глицинии, чуть не разорвался надвое.

Вода была ей выше колен. Мужчина и девушка с ужасом смотрели друг на друга, так одинаково похожи на привидения были их лица.

— Иди к ступенькам! — крикнул он. Они были сразу за углом: четыре больших шага! Она посмотрела на него: она не могла идти. Сверкнув на нее глазами, как тигр, он оттолкнул ее от себя. Она зацепилась за стену, и, казалось, вода уменьшилась немного. За углом она пошатнулась, поскользнулась и упала на перила балюстрады ступенек веранды; мужчина прыгнул за ней. Они забрались на ступеньки, когда услышали еще один рев среди общего рева, и стена пошатнулась. Вода снова начала подниматься к их ногам, но цыган открыл дверь в холл. Внутрь они просочились вместе с водой, пытаясь пробраться к лестнице. Когда у них это получилось, они увидели короткую, странную фигуру Бабули, появившуюся в холле из дверей гостиной.

Она подняла руки, пытаясь схватиться за что-нибудь, как только первая вода закружилась вокруг ее ног, и ее рот, похожий на гроб, открылся в хриплом крике.

Иветт ослепла ко всему, кроме лестницы. Слепая, неосознающая ничего, кроме желания удержаться на ступеньках, возвышавшихся над водой, она забиралась наверх, как мокрая, дрожащая кошка. В бессознательном состоянии, промокшая и дрожащая, она не могла распрямиться и держалась за перила, в то время, как дом трясся и вода неиствовала внизу. С трудом до ее сознания дошло, что она знает промокшего цыгана, который в приступе кашля наверху на лестнице, без шапки, с черными кругами под глазами, вглядывался в поднимающуюся воду в холле.

Иветт, слабея, уже теряя последние силы, тоже посмотрела туда и увидела бабушку, подпрыгивающую словно поплавок, с фиолетовым лицом, со слепыми голубыми глазами, полными недоумения, с пеной, клубящейся изо рта. Одной старой фиолетовой рукой она вцепилась в балясину перил, и задержалась на минуту, словно услышав сверкающий звон свадебного колокольчика.

Цыган, который наконец откашлялся, откинув назад волосы, сказал этому ужасному, похожему на пузырь лицу: «Нехорошо! Ах, как нехорошо!»

С низким глухим шумом, похожим на раскаты грома, дом снова пошатнулся, задрожал, послышался странный треск, переходящий в грохот и шипение. Вода поднималась, как прилив на море. Фиолетовая старая рука унеслась, все пропало, все, кроме прибывающей воды.

Иветт повернулась в слепом бессознательном бешенстве, метнулась, как безумное животное, вверх по лестнице, торопясь забраться повыше. Она еще не добежала до дверей своей комнаты, когда вдруг остановилась, парализованная страшным, невыносимым звуком, раздавшимся в тот момент, когда дом качнулся.

— Дом тонет! — неистово завопило бледно-зеленое лицо цыгана. Он впился глазами в ее сумасшедшее искаженное лицо.

— Где труба? Задняя труба? В какой комнате? Каминная труба будет стоять!

Он смотрел ей в глаза со страшной свирепостью, заставляя ее понять и она кивнула со странным, безумным самообладанием, кивнула совершенно спокойно, повторяя: «Тут! Тут! Все в порядке!»

Они вбежали в ее спальню, в которой был узкий камин. Это была большая комната с двумя окнами, по одному на каждой стороне огромной дымовой трубы. Цыган беспрерывно кашляя и весь дрожа, подошел к окну и выглянул вниз.

Внизу, между домом и крутыми склонами гор, катил сплошной дикий неуправляемый поток воды, мчавший разнообразный мусор, обломки построек, зеленую будку Ровера. Цыган не переставая кашлял, с тревогой глядя вниз. Дерево за деревом падали, смытые водой, глубина которой достигла, должно быть, футов десяти. Дрожа и прижимая мокрые руки к груди, с выражением покорности и судьбы на мертвенно-бледном лице, цыган повернулся к Иветт. Пугающий неистовый скрежет разорвал дом, послышался сильный, сотрясающий все вокруг шум прорвавшейся воды. Часть дома обрушилась вниз, пол поднялся и ходил под ними ходуном.

На некоторое время они оба застыли в изумлении. Затем он воодушевился:

— Нехорошо! Очень нехорошо! Это выстоит. Это здесь выстоит. Смотри! Этот камин! Как башня! Да! Хорошо! Хорошо! Раздевайся и ложись в постель. Ты умрешь от холода.

— Все хорошо! Очень даже хорошо, — сказала она, сидя на стуле и повернув к нему белое безумное личико, с жалко свисающими слипшимися прядями волос.

— Нет! — закричал он. — Нет! Снимай с себя одежду, я разотру тебя полотенцем. Я сам разотру. Когда падает дом, тепло умирает. Если не падает, надо жить, а не умирать от воспаления легких.

Кашляя, сильно дрожа, он потянул за край тяжелого от воды вязаного свитера. Чтобы преодолеть дрожь и прекратить пытку холодом, надо было избавиться от этого мокрого жесткого панциря.

— Помоги мне! — крикнул он приглушенно. Она послушно схватила край свитера и потянула изо всех сил вверх. Через мгновение он уже стоял в подтяжках.

— Снимай свою одежду! Растирайся полотенцем! — свирепо командовал он, отчаянно, как на войне.