Николай Асанов - Радиус взрыва неизвестен

И надо же, чтобы все это произошло в воскресенье, когда невозможно организовать никакой отпор! В любой иной день Трофим Семенович уже знал бы размеры опасности и обзвонил всех, кто мог защитить его. Умные люди, приступая к новой работе, прежде всего заботятся о том, чтобы иметь на всякий случай сильную руку. У директора Мельтреста, конечно, была такая рука… Да что далеко ходить, в его доме отдыха отдыхали или бывали многие видные люди. Он и создал этот дом, исходя из опыта одного своего приятеля, который выехал на таком доме из множества неприятностей.

Вся беда в том, что сегодня воскресенье! За выходной день эта заметка будет прочитана так тщательно, изучена с такой свободой восприятия, что завтра ее будут помнить наизусть. Разве сам Трофим Семенович, прочитав о ком-нибудь из вышестоящих товарищей такую заметку, не злорадствовал? Как же, держи карман шире! Он тоже непременно добывал газету и принимался читать и перечитывать сообщение, чтобы при случае не только щегольнуть осведомленностью, но и процитировать! И вот это случилось с ним самим!

Он быстро оделся, накинул пальто, хотя на улице было жарко, и выскользнул из гостиницы. Именно, выскользнул. Вот до чего дошло!

Только на улице Трофим Семенович вздохнул свободнее, но и то спрятал лицо в воротник пальто, как будто у него болели зубы.

В киоске газеты, конечно, уже не было.

Он бесцельно брел по улице, ища вывешенную в витрине газету, и вдруг увидел толпу. Все было ясно!

Оглядев толпу и не заметив в ней ни одного знакомого лица, Трофим Семенович осторожно протиснулся вперед и замер. Прямо на него глядел его собственный портрет. Ниже, по всему тексту статьи, были размещены портреты его заместителей и помощников.

Но черт с ними, с заместителями! Трофим Семенович готов был пожертвовать любым из них, лишь бы не трогали его самого, а тут ведь били именно по нему! И это была не заметка, это была большая, хуже, — огромная статья, занимавшая две трети газетной страницы сверху донизу.

И как же не соответствовал его портрет, портрет благодушного, но сильного человека, спокойно взирающего на читателей, тому, что об этом человеке говорилось в статье! Трофим Семенович, едва впившись в первую строчку, уже не мог оторваться, придвигаясь все ближе к витрине, выжимая кого-то из толпы, наступая кому-то на ноги, словно эти строки притягивали его. Он уткнулся в чье-то плечо подбородком и не заметил этого: весь внимание, весь зрение.

Среди читателей там и тут слышались ядовитые восклицания:

— Вот это дает жизни!..

— Кто этот Чащин?

— Ну, теперь товарищ Сердюк поедет обратно муку грузить!

— Да, он намолол тут за этот год! Все мельницы позакрывал!

— А что ему, толстому бугаю, с возами на мельницу не ездить! Они ему только для отчета были нужны!

Трофим Семенович поеживался, но оторваться от газеты уже не мог. Поразительно, эти люди, стоявшие тут, которых он никогда не видел, знали о нем все! Трофим Семенович со страхом подумал, что такая статья могла бы появиться и без участия Чащина, если судить по тому, как знали его дела эти посторонние люди. Теперь Трофим Семенович будет знать, как осторожно надо поступать, если хочешь сохранить и свой пост и необходимое спокойствие. И тут же вздрогнул: пожалуй, больше у него уже не будет никакого поста.

Человек, на плечо которого Трофим Семенович, опирался подбородком, кончил читать и неожиданно повернулся, и Трофим Семенович вдруг попытался нырнуть в толпу. Перед ним был Чащин.

— А, Трофим Семенович! — каким-то равнодушным тоном сказал Чащин, будто это было обычным делом, когда возле газетной витрины встречаются автор статьи и его герой. И какой герой! Добро бы положительный, — Трофим Семенович вспомнил, что герои делятся на положительных и отрицательных, но он не хотел быть ни тем, ни другим. И тут он впервые испытал чувство такой злобы, что, кажется, доведись встретиться в темном переулке, у него не дрогнула бы рука изничтожить этого строчкогона. Не убить, конечно, а измордовать, да так, чтобы он на весь век отказался клеветать на добрых людей. А Чащин будто и не замечал, как потемнели глаза у Трофима Семеновича, и машинально спросил:

— Ну как статья?

— Ничего, — так же машинально ответил Трофим Семенович, все еще соображая, куда и как ударил бы он поначалу.

— Жаль, сократили! — сказал Чащин. — Вся история о том, как вы разогнали всех, кто давал мне сведения, выпала. Ну, да об этом поговорят при обсуждении статьи.

— Обсуждении?

Только теперь Трофим Семенович понял, что этим дело не кончается, а лишь начинается! Ведь теперь начнутся обсуждения, придется сидеть, краснеть, пыхтеть и каяться, каяться, каяться! А Чащин, по-прежнему занятый только своими мыслями, продолжал:

— Я думаю, директор Мылотреста тоже немного сбавит куражу! У него порядки такие же точно!

Тут Трофим Семенович метнул взгляд снова на статью и увидел примечание под ней, напечатанное жирным шрифтом:

«Все недостатки работы Мельтреста, отмеченные выше, судя по письмам наших читателей, имеются и в Мылотресте. Ждем, что общественность Мылотреста обсудит эту статью и примет меры к устранению подобных недостатков. Редакция ».

— Вон вы, выходит, какой богатырь? «Единым махом семерых побивахом»?

— Что же поделаешь, Трофим Семенович? Ведь на всякое чиханье не наздравствуешься. А если этот директор человек умный, он и сам поймет, что дальше так жить нельзя…

— Значит, меня под нож, а другим поучение?

Тут их начали окружать со всех сторон, и Трофим Семенович понял, что дальше вести разговор опасно. Пока зрители держались тихо, по-видимому, еще не поняли, что перед ними тот самый Трофим Семенович и есть, чье имя напечатано в газете такими крупными буквами. А если поймут? И Трофим Семенович начал потихоньку выбираться из толпы, стараясь не глядеть больше на Чащина. А тот тоже выбирался следом. И когда они отошли от толпы на несколько шагов, вдруг спросил:

— Скажите, Варя еще не вернулась?

— Молчать! — взвизгнул дурным голосом Трофим Семенович. — Как ты осмеливаешься трепать имя моей дочери своим грязным языком?

— А я-то думал, что вы умнее! — сказал Чащин, покачал головой и пошел прочь, не оглядываясь.

Это презрительное равнодушие было последней каплей горечи, которую мог вместить в себя распаленный Трофим Семенович.

Он бросился обратно в гостиницу. Ходить по улицам сегодня было ни к чему. Все знакомые стали бы сочувствовать ему в лицо и хохотать за спиной, незнакомые могли бы узнать по портрету. Надо было собрать силы для ответного удара.

На этот раз мимо Бестии Ивановны проскользнуть не удалось. Трофиму Семеновичу даже показалось, что она нарочно сторожила его в своем стеклянном аквариуме, превратившись в акулу. Не успел он подойти к лестнице, как она окликнула его. И ничего медового в ее голосе не было: