Николай Асанов - Радиус взрыва неизвестен

— Что это такое? — спрашиваю я.

Володя поднимает голову и становится похожим на прислушивающегося лося — такой же широкоплечий, с отогнутыми, похожими на рога ушами шапки, — потом он кричит:

— Смотрите!

Мы видим, как туман начинает клубиться, словно ему тесно в этой впадине; вот он отрывается, и между туманом и горой возникает щель; видно далеко вверх, но щель эта заполнена страшным гулом и движением. И то, что движется, уже не туман, — движется стена снега, а может, камня.

Володя кричит, и голос у него такой отчаянный, словно он увидел убийцу:

— В пещеру! Быстро!..

Мы все бросаемся вперед, но я уже не бегу, меня волокут, как если бы две пристяжные волокли сопротивляющегося коренника. Впереди, слева от меня бежит Зина, оглядываясь с такой злобой, что мне кажется, вот сейчас она обрежет связывающую нас веревку, и я останусь один на один с катящейся на меня снежной, а может, и каменной тучей. Справа бежит Володя, он кричит: «Скорее! Скорее!..» — как будто этим может понудить не только меня, но и мое останавливающееся сердце. Я вижу, как Володя и Зина исчезают в пещере, и в то же время на меня с ревом накатывается нечто неудержимое, бессмысленное, страшное… Но тут меня выдергивают из снежной, уже обволокшей меня пучины, как рыбу из воды, и швыряют к стене, под ноги сгрудившимся и немотствующим людям.

Я лежу, не в силах вдохнуть воздух, только слабо разеваю рот. В глазах темно. Кажется, что я умираю, и в то же время я рад, что умираю не от лавины, а на земле, на камнях, у ног товарищей.

Володя становится на колени, щупает мой пульс, расстегивает ворот куртки, потом начинает делать искусственное дыхание. И я, хотя еще жив, все как будто бы вижу и слышу, все равно не могу вздохнуть, не могу сам шевельнуть рукой, подать голос.

— Гриднин, флягу!

Это голос Володи, но мне становится еще больнее. Вокруг все тихо, я уже не слышу даже рева лавины, не вижу света — значит, я действительно мертв. Но тут в рот попадает несколько капель спирта, я начинаю кашлять и вскрикиваю, как новорожденный, которого пробудили к жизни шлепком.

— Почему темно? — спрашиваю я, еще не веря, что жив.

— Завалило! — сухо отвечает Володя.

Но это меня уже не пугает. Самое страшное — умирание — позади. Все-таки я жив. Я приподнимаюсь и сажусь, приваливаясь спиной к стене. Я жив!..

— Хотел бы я знать, кто сказал, что мы собираемся зайти в скит? — задумчиво говорит Володя.

— Я сказала… Довгуну… — всхлипывая, отвечает Зина.

— Так!.. — очень тяжело, будто звуки перекатываются во рту, как камни, произносит Володя. — Значит, он нарочно заманил нас в эту ловушку.

— Что ты говоришь?! — вскрикивает Зина.

— Молчи! — страстно, с сиплым присвистом произносит Володя. Остальные придвигаются к нему, загораживая Зину. — Да, он сделал это нарочно! — с огромным убеждением говорит Володя, и нам всем становится нечем дышать. — Он сделал это по приказу из монастыря. Через месяц нас откопают, и монастырь объявит о чуде: безбожники шли в скит, чтобы украсть монахиню, и бог покарал их. Вот что скажут о нас!

— Так вот зачем ты шел в скит! — вдруг кричит Зина. — Я говорила, чтобы ты не путался с этими подлецами. А теперь… а теперь…

— Молчи! — снова яростно говорит Володя, и слышится скрип зубов. — Если мы выберемся отсюда, можешь выходить замуж за своего Довгуна. Только, тебе придется подождать лет пять, пока он освободится из тюрьмы.

— Он-то тут при чем? — взвизгивает, словно разъяренная кошка, Зина. — Он благородный человек. Он предупреждал, чтобы мы не вмешивались в монастырские дела.

— Вы слышите, ребята? — спрашивает Володя, и в голосе его звучат такие ноты, что Зина вдруг замолкает и отодвигается к самой стене. — И я, болван, сказал ей, что мы не могли выручить монахиню! А она сказала Довгуну. Ну, если он попадется мне!..

— Но не Довгун же наслал на нас лавину! — рассудительно говорит Гриднин. — Ты что-то преувеличиваешь, Володя. Я разговаривал с этим Довгуном, он показался мне хорошим парнем…

— Вот слышишь, слышишь?! — снова кричит Зина с торжеством.

— Довгун — подлец! — убежденно и устало отвечает Володя. — Он знал, что на Громовицу идти нельзя, и дал нам неверную сводку погоды. Вот товарищ журналист видел в исполкоме настоящую сводку. В ней говорилось о туманах и заморозках, об осадках и обвалах…

— Да, — подтверждаю я, так как даже в темноте видно, как все поворачиваются ко мне.

— И что тут говорить о лавине! Вы все слышали выстрелы в горах? Достаточно было выстрелить один раз, чтобы обрушить какой-нибудь надув снега, а тут стреляли трижды. И если мы умрем здесь, тот же Довгун скажет, что стрелял в тумане, чтобы подать нам сигнал. Он не скажет, где он стрелял…

— Но как же я? — вдруг совсем по-бабьи вопит Зина. — Ведь он говорил…

— Довольно! — яростно кричит в темноту Володя. — Я сказал: если мы выкарабкаемся, ты будешь его женой. Только не сразу. Подождешь лет пять. За это время ты о многом подумаешь… И о том даже, почему это Довгун не предупредил тебя, что тебе не надо идти с нами. И ты поймешь, что была для него только помощницей, от которой лучше избавиться.

Зина начинает рыдать, но грубый рывок веревки, которой она все еще связана через меня с Володей, бросает на пол и меня и ее. Она поднимается снова и теперь только всхлипывает, размазывая слезы по лицу. В темноте мне видно, как двигаются ее руки.

— Отдохнули? — спрашивает Володя совсем другим тоном. — Сейчас начнем разведку.

Он освобождается от веревки. Мы послушно следуем его примеру. Кто-то шуршит спичками. Володя разрешает закурить. По его мнению, воздуха здесь достаточно да и лавина снежная, не земляная, она пропустит воздух. Он только просит, прикурив, осмотреться при свете спичек и поискать что-нибудь горючее, у кого что есть: бумагу, записную книжку.

— У нас есть кусок провода, свет в палатку проводили, — примирительно бормочет Зина.

— Достаньте провод! — приказывает Володя.

Вот уж никогда не думал, что провод может служить осветительным материалом!

Однако в руках у Володи вспыхивает что-то вроде факела с ядовито-горьким дымом. Если доступ воздуха в пещеру закрыт, мы скоро задохнемся.

Гриднин пробует пробить ледорубом завалившую нас лавину. Наткнувшись на камень, стучит по нему, и мы слышим глухой звук, словно находимся в могиле. Я с трудом унимаю дрожь в руках.

Вдруг Володя останавливает Гриднина и указывает на пламя факела. Огонь изгибается в сторону пещеры, и дым, оторвавшись от факела, змейкой ускользает мимо нас куда-то в глубь черного мрака, будто жаждет соединиться с этой чернотой.

— А что, если пещера имеет второй выход? — спрашивает Володя. — Не все же в этих монастырских преданиях ложь. Куда-то монахини уходили, когда на скит нападали?