Дэвид Лоуренс - Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы

В душе Аарона происходила борьба. Он чувствовал, что поставлен перед необходимостью выбора. Дело шло, конечно, не о выборе между жизнью и смертью, но все же об очень серьезном внутреннем шаге: о выборе между своей собственной дороге в мире и привязанностью к непостоянному, но всегда уверенному в себе Лилли. Выбор… — но может ли быть речь о выборе в данном случае? Что может дать ему мир? Музыкальную карьеру и успех в ней, если он захочет, — и ничего больше. Аарон хорошо знал, что достаточно ему смириться и сделать кое-какие уступки вкусам широкой публики, как она создаст ему успех и обеспечит деньги. Но ведь для этого надо слишком многим поступиться… И если уж все равно поступаться собой, то не лучше ли сблизиться этой ценой со столь привлекательным, несмотря ни на что, человеком, как Лилли, чем склониться перед звериным ликом публики-толпы. Да, Аарон готов подчиниться, но только не женщине, не идее и не толпе. Если надо наложить цепи на свою независимость и подчинить себя чему-то помимо собственной воли, то он готов лучше подчиниться своенравной и столь непохожей на других личности Лилли, чем кому бы то ни было другому. Аарон должен был сознаться себе, что этот странный человек имеет над ним какую-то неизъяснимую, но несомненную власть.

В то время, как Аарон лежал так, взвешивая представлявшиеся ему возможности, ища выхода из того тупика, в котором он себя так ясно почувствовал после взрыва бомбы, и утешая свое сердце горькой усладой воображаемой покорности своему герою, — этот герой постучался к нему в дверь и вошел в комнату.

— Я пришел спросить, — сказал он вместо приветствия, — не захотите ли вы прогуляться со мною за город: сегодня такой прелестный день. Я боялся, что вы уже давно убежали на волю. А вы до сих пор валяетесь в постели, как женщина, которая собирается родить. Вы здоровы?

— Да, вполне здоров, — ответил Аарон.

— Горюете о своей флейте? Бросьте! Найдется другая. Вставайте-ка скорей!

Лилли отошел к окну и стал глядеть на реку.

— Мы уезжаем в четверг, — неожиданно сказал он, после недолгого молчания.

— Куда? — вздрогнув, спросил Аарон.

— В Неаполь. Мы наняли там небольшой домик на зиму, в деревне, неподалеку от Сорренто. Мне надо засесть за работу: ведь зима надвигается. Я рад возможности забыть все и всех и жить самым ограниченным кругом впечатлений. Чего ради гоняться за жизнью, когда она в нас самих; по крайней мере, иллюзия её.

Аарону стало как-то не по себе.

— Долго ли вы намерены прожить там? — спросил он.

— Нет, только зиму, не дольше. Я бродяга по крови, перелетная птица. Мне нужна перемена мест. Полагаете ли вы, что кукушка, когда она зимует в Африке, все та же самая птица, как и тогда, когда она кукует весною в Англии? Я думаю, что ей и самой с трудом верится, что она то же самое существо. Так и я. Я знаю, что должен перемещаться то на север, то на юг. Такова моя природа. Не могут же все люди иметь совершенно одинаковые потребности.

Аарон помолчал. Глубокое разочарование овладело им.

— Эту зиму вы собираетесь провести один?

— Хотел бы прожить ее в тесном одиночестве с Тэнни. Но кругом всегда вьется столько людей…

— А на будущий год какие у вас планы?

— Не знаю… Может быть, удастся уехать куда-нибудь в далекие страны. Мне хочется испытать какой-нибудь совсем новый образ жизни. Какой-то период жизни во мне закончился, и было бы нелепо искать его продолжения. Я презираю всех этих искателей и ненавижу всякого рода искания.

— Вы говорите о тех, кто старается обрести новую религию? — несколько насмешливо спросил Аарон.

— Да о тех, кто ищет религию или любовь, — одним словом, всего того, что стало болезнью человечества.

— Не-не знаю, — протянул Аарон. — Быть может, напротив, отсутствие любви и религии нужно считать болезнью.

— Но большинство людей не найдет в этом никакого смысла. Им нужно видеть перед собою цель и награду.

Лилли желчно рассмеялся. Аарон тем временем успел одеться, они вдвоем вышли на улицу, сели в трамвай и поехали за город.

Спустя час оба друга сидели на осеннем солнышке возле маленького трактирчика и пили красное вино. Был полдень. На стройной колокольне на противоположном берегу звонко и протяжно пробили часы. Была самая драгоценная пора дня, час полуденного покоя, когда мир и чувство взаимного единения опускаются на человека и природу.

Аарон взглянул на Лилли и увидел в его глазах то же странное, как бы отсутствующее выражение, какое бывает у отдыхающего животного, когда оно лежа жует свою жвачку и ощущает себя совершенно слитно со всем окружающим. Это выражение не похоже на выражение счастья — в нем светится нечто другое: бодрое наслаждение покоем и удовлетворенное ощущение своей значимости. То же бывает и у собаки, когда она растянется на солнце, зажмурив один глаз и мигая другим; вы прочтете в нем не пассивность, а напряженное, внутренне-деятельное упоение тем, что она являет собою средоточие некоего собственного, только ей присущего мира.

Так они просидели, — почти пролежали под деревьями, — часа полтора. Затем Лилли попросил принести счет, заплатил, и они пошли дальше.

— Как вы думаете, — что буду я делать нынешней зимой? — спросил Аарон.

— А что вы хотели бы делать?

— Этого-то именно я и не знаю.

— Но чего же вам хочется? Я хочу сказать, — есть ли что-нибудь, что толкает вас изнутри, и куда именно?

— Нет. Я знаю только, что не могу ничего не делать.

— Чувствуете ли вы себя способным к какому-нибудь постоянному занятию, вроде службы?

— До сих пор мне не удалось найти такого занятия, которое могло бы стать для меня постоянным.

— Почему?

— Таковы мои природные свойства.

— Так вы тоже искатель? И в вас, значит, сидит некое «божественное стремление»…

— Не знаю. Но во всяком случае уверен, что то стремление, которое во мне сидит, происхождения скорее бесовского. Не вижу в нем ничего божественного, — засмеялся Аарон.

— Допустим. Это вещи второстепенные. А вот что важно. В мире существует только два источника мощных жизненных устремлений… Вы верите тому, что я говорю?

— Почем я знаю, — все тем же недобрым смехом засмеялся Аарон. — А вам хочется, чтобы я верил?

— Мне это безразлично. Я хотел бы, чтобы вы мне верили только ради вас самих.

— Хорошо. Продолжайте.

— Итак, существует только два источника мощных жизненных стремлений: любовь и власть.

— Любовь и власть? — повторил Аарон. — Власть не кажется мне таким уж значительным стремлением.

— Вы так думаете потому, что не испытали ее. Но не будем пока спорить об этом. Скажите, какое стремление до сих пор руководило вами? Любовь?

— Не знаю, — замявшись, ответил Аарон.

— Вы не можете не знать этого. Ведь еще недавно вы совершили ряд поступков под влиянием определенных стремлений. Согласны вы с этим?