Аврора Гитри - Татуированные души

— Покажи мне, — прошептал француз с жадностью нищего.

Мы углубились в извилистые ряды с осторожностью двух исследователей. Торговки, крестьянки с Севера, привыкшие покорять силой крика горные вершины, зазывали нас к себе громкими хриплыми голосами. Оливье пожирал глазами и их, и их фрукты. Но не с похотью фаранга, желающего завладеть телом чужестранки. А с ненасытностью художника.

Вдруг он остановился у неприметного прилавка на границе с овощными рядами. Выставленные на лотке цитрусовые выглядели скромнее, чем плоды, которые мы видели до этого. Апельсины с зелеными пятнами казались подобранными с земли, некоторые из лимонов и грейпфрутов явно лежали здесь уже много дней.

Когда мы подошли, из тени вышла маленькая старушка и одарила нас сияющей улыбкой. Беззубый рот, мутный взгляд и седые, шелковистые волосы.

— Я возьму у нее пять апельсинов.

Я кивнул и перевел его просьбу старухе. Она тут же окунула руку в кучу фруктов и стала перебирать их с проворством юной девушки. Положив апельсины на ржавые весы, старушка наклонилась ко мне.

— Пятнадцать батов, мальчик мой, — пропела она нежным голосом и добавила, указывая на Оливье: — Твой друг очень красивый. У него чудесные глаза.

«Мой друг». Я так обрадовался, услышав это, что, переводя комплимент французу, почувствовал, как мои глаза заволокло слезами.

— Она тоже красивая, — ответил Оливье, забирая апельсины. — Как будет «красивая» по-тайски?

— Соей, — ответил я, радуясь тому, что уроки продолжаются.

— Соей, — повторил Оливье, глядя на замурлыкавшую от удовольствия старуху. Belle comme un nénuphar qui éclot [46] Красивая, как раскрывающаяся кувшинка ( франц .). — Примеч. пер. , — добавил он по-французски.

Я впервые слышал, как он произносит что-то на своем языке. Звуки этой речи произвели на меня странное впечатление. Они показались мне знакомыми. Не понимая смысла, я уловил их мелодию.

— Comme un… — пробормотал я.

Фаранг удивленно посмотрел на меня, потом повторил фразу медленнее, чтобы я смог запомнить ее.

— Comme un nénuphar qui éclot, — сумел наконец выговорить я.

Он поаплодировал моим стараниям и продолжил путешествие по торговым рядам. А я застыл на месте, потому что после произнесения магического заклинания передо мной на несколько секунд появился призрак отца с огромными ладонями. Забытый образ другого француза. Я сохранил его, спрятав от тумаков в дальний уголок памяти. Слова, сказанные Оливье, разбудили, оживили ту вторую половину меня, которую мать изо всех сил пыталась уничтожить. Половину, унаследованную от белого.

— Все хорошо, Пхон? — спросил мой спутник, заметив, что я не последовал за ним, и вернувшись ко мне.

Я кивнул, прочистил пересохшее горло и спросил в свою очередь:

— Как это сказать?

Я жаждал научиться. Я хотел узнать слова, узнать язык, отличавший меня от брата и матери, язык, благодаря которому я действительно чувствовал себя новым человеком. Иностранцем.

Мы продолжили путешествие по рынку, разговаривая на трех языках, жонглируя терминами и понятиями. Конечно, я никогда их все не запомню. Но я слушал их звучание, впитывал мелодию, поднимавшую волну воспоминаний, и мне чудилось, что моя кровь, застоявшаяся за годы оскорблений, течет быстрее. Оливье, казалось, так же, как и я, наслаждался импровизированным уроком. Он воспевал Таиланд, открывая его ароматы, насыщая свой взгляд жизнерадостными лицами.

Мы бродили по рынку до заката. Когда мы уселись в тук-тук, я ощутил на своем лице ласковый свежий ветерок и почувствовал дружеский взгляд француза. Выхлопные газы города смешивались с цитрусовым запахом моего спутника, и я понял, что мое проклятие скоро потеряет силу.

В тот вечер, как и в шесть последующих, я находил брата в лачуге одиноким, пьяным, ворчливым, но не агрессивным. Он больше не трогал меня и пальцем. Его ненависть превратилась в грусть. Я думал, что это происходит под влиянием растущей во мне силы. Под влиянием рождавшейся в моем теле души, заставлявшей меня высоко поднимать голову и улыбаться.

Я не знал, что брат сидел в одиночестве потому, что его друг Тьям отправился проведать родственников в Кох Самуи, что его грусть вызывал разделявший их океан. Я не знал, что ярость брата угасла с отъездом его собутыльника. Я думаю, кстати, что, если бы мне об этом сказали, я не поверил бы. Я был убежден, что Оливье, с которым я виделся теперь каждый день, что Оливье, обучавший меня своему языку и познававший тонкости моего, помогал мне таким образом воздвигать вокруг себя невидимую стену. И что проклятие будет снято в тот миг, когда завершится мое преображение. И тогда я умолю француза освятить его, нарисовать на моем лице мою душу. И жизнь перевернется, как и обещала Нок: «Смирись, не бойся невзгод, и лицо твое изменится». Я чувствовал, что ее пророчество начинает исполняться.

Шесть вечеров подряд я заходил к колдунье, приносил ей рыбу и справлялся о ее здоровье. Каждый раз я надеялся, что смогу услышать конец истории и рассказать об изменениях в своей жизни. Но Пхра Джай неизменно преграждал мне путь: «Подожди еще немного, мальчик мой. Дай ей отдохнуть. Она не готова тебя принять». Я не настаивал, просто отдавал ему продукты, тигровую мазь и лекарственные травы, которые, быть может, вылечат болезнь, грызущую легкие старухи. Ночью, оставшись в темноте спальни, я молился о возможности увидеть ее перед смертью. Я скучал по ее сказкам. По ее взгляду. Я надеялся, что ее сын скоро позволит мне сесть у изголовья колдуньи, которая, как я чувствовал, умирала.

Сегодня настал седьмой день. Седьмой день без побоев, без бессонницы. Синяки пропали с моего лица, шрамы не ноют на теле. Мне кажется, что они тоже исчезли.

Джонс ушел. Никто не делит с ним завтрак, в спальне не чувствуется нежного аромата, на лице его нет улыбки. Его настроение продолжает ухудшаться, а завязавшаяся между мной и французом дружба все больше раздражает его. Я вижу это по его мрачному взгляду, по тому, как он начинает ворчать, если замечает, что я смотрю на дом Оливье через окно. Вчера, вернувшись с работы, он сделал мне замечание: «Госпожа Мартен сказала, что ты каждый день ходишь к господину Белажу. Кажется, мы не так договаривались». Да, это правда. Но ведь на качестве моей работы это не отражается. Завтрак готов вовремя, спальня убрана, дом сияет чистотой, как никогда. Общение с Оливье не мешает мне выполнять свои обязанности. Наоборот. Оно придает мне энергии, делает меня быстрым и продуктивным.

Я должен был объяснить это англичанину, высказать вслух свои аргументы. Воспользоваться появившейся во мне силой, чтобы противостоять ему, чтобы отвечать с высоко поднятой головой. Но я этого не сделал. Я кивнул, склонившись над своей губкой. Я еще недостаточно смел, чтобы бунтовать против замечаний хозяина.