Ханну Юлитало - Окаянный финн

— Знаешь, Раймо, я молодым пошел в люди и всякую тяжелую работу делал; но тогда, конечно, и сила у меня была в плечах, так что я работы не боялся; и ты послушай, какой я был отчаянный парень — ходил по ярмаркам, лошадьми торговал, а там ведь, как положено, после сделки — могарыч… Сколько того спирту выпил!.. Многие крепкие мужики не выдерживали, бывало, совсем с катушек долой, а иные так и вовсе богу душу отдавали… А в свое время нашел я мою мамочку, и вот теперь уже все дети в люди вышли, на своих ногах стоят. Но в строгости приходилось держать: бывало, и прикрикнешь и крепкое слово скажешь. В наследство им дать ничего не мог, кроме здоровья. Средний сын в Швеции, наладчиком на каком-то заводе, я уж не помню, как это место называется, у него там и дом, и машина, и все. Прошлым летом приезжали в отпуск, так я с внучатами и поговорить не мог: все только по-шведски лопочут. Вот так-то;

Хакала умолк. „Задремал, наверно“, — подумал Раймо. Сидит — глаза сощурены в узенькие щелочки — как будто на минутку выскользнул из нашего мира.

Кайса подала кофе.

— Пожалуйте за стол.

Хакала стряхнул табачный пепел и, покрякивая, пересел к столу.

— Что ж хозяйка не пришла? — спросила Кайса.

— Не смогла, свеклу сеяла. Обещала завтра зайти.

Хакала налил кофе на блюдечко и, прихлебывая, стал говорить:

— Теперь вот государство прибавило пенсии, но зато стали брать большие налоги с молодых, и им приходится жить в нужде с малыми детьми. Я всегда говорил: что с нами, стариками, возиться? Кто не выживет, пусть помирает.

— Надо, чтоб в старости было обеспеченное пропитание, — сказал Раймо.

— Да у нас всего достаточно! Хватит с нас. А теперь, видишь ли, они затеяли памятники ставить господам, большие деньги собирают с народа — а памятники-то эти ведь все равно упадут когда-нибудь. У меня давно уж все готово для похорон, и мой-то памятник не повалится.

Кайса взяла в руки кофейник, но Хакала стал уже подниматься из-за стола.

— Домой пора.

— Посидите еще, куда торопиться, — стала уговаривать Кайса и даже наклонила кофейник, чтобы налить еще чашечку.

— В другой раз и посидел бы, но мамочка беспокоится, — сказал Хакала и, выбравшись из-за стола, пожал руку Раймо. — Заходи к нам.

— И разговорчив же этот Хакала, — сказала Кайса. Раймо, подойдя к окну, провожал взглядом сгорбленную фигуру старика. Раймо стоял молча, вспоминая слова гостя. «Он ведь и меня считает своим сыном. Почему-то все старики в этом краю кажутся мне удивительно близкими. Вон он бредет, свесив седую голову чуть ли не до земли. А вот уж его и не видно из-за травы, разросшейся вдоль канавы. Приятно смотреть на эти тропинки во дворе, хотя их протоптали другие люди, которые жили здесь прежде…

В понедельник надо выходить на работу».

В субботу Юсси приехал из города в полдень, и Раймо видел, как он достал из рюкзака бутылки, завернутые в желтую бумагу. Сунув одну из них в карман, Юсси отправился в гости.

Раймо взял мопед и собирался прокатиться. В это время Кайса вышла с ведрами к колодцу.

— Давай я достану воды.

— Пожалуй, принеси. Может, ты и в баню натаскаешь холодной воды?

— Ладно. А что, он все попивает?

— Отец-то? Нет, он вообще-то теперь не пьет. Иногда, бывает, купит бутылочку. Но и то хорошо, что хоть теперь он, выпивши, на мопеде не разъезжает.

Доставая воду из колодца, Раймо вспомнил, как однажды зимой, много лет тому назад, он тащил отца домой с автобусной остановки, а тот все падал в сугроб.

Натаскав воды в баню, Раймо зашел в дом и стал рыться в бельевой кладовке.

— Чего ты там ищешь? — спросила Кайса.

— Мою белую рубашку.

— Зачем тебе?

— Может, схожу на танцплощадку.

— На вот, возьми эту. А у той воротник порван.

Как только баня была готова, Раймо пошел мыться первым, вместе с Теуво. Он тщательно вымыл голову и побрился. Вернувшись в дом из бани, он увидел отца, который только что пришел с приятелем.

— Знакомься, это Пааво Турунен. A-а… ч-чего это ты в белой рубашке? — спросил Юсси заплетающимся языком.

— Хочу прогуляться.

— Наверно, у парня девушки на уме, — сказал Турунен, посмеиваясь.

— Ты не спеши, мы вот только с Пааво попаримся и тогда пропустим по маленькой, — шепнул Юсси доверительно.

Раймо надел белую рубашку и темные выходные брюки, повязал зеленый галстук, достал из шкафа светлый спортивный пиджак, выйдя на крыльцо, почистил его щеткой и опять повесил на плечики. Потом вышел во двор и закурил сигарету. „Отец уже порядочно на взводе“, — подумал Раймо и вспомнил, как однажды отец угощал его.

Вскоре Юсси и Пааво вышли из бани, и Раймо увидел худые, дряблые руки отца, его впалую грудь.

Кайса прошла в баню с чистым бельем. Она заметила, что мужчины готовятся выпивать, и глаза ее расширились:

— Раймо не смейте спаивать!

— Какое там спаивать, только спрыснем возвращение из армии, вот и все. Да ты иди, ступай, ступай себе в баню!.. — проворчал отец нетерпеливо, достал из шкафа бутылку и налил в стопки.

— На, Раймо, это тебе для бодрости.

Раймо зажмурил глаза и выпил до дна. Закурил и с минуту посидел неподвижно, как будто прислушиваясь к чему-то. Потом закинул ногу за ногу и рукой, в которой держал сигарету, описал в воздухе широкий круг.

— Дай-ка еще согреть нутро, — сказал он.

— Полстопки налью, не больше.

— Нельзя же мне идти к девушкам, не развязав себе язык как следует, — сказал Раймо.

— Да ну их, теперь порядочных девушек даже в деревнях не осталось, говорят, все стали потаскушки, — сказал Турунен.

— Слушай, Раймо, я хочу поговорить с тобой начистоту, — начал Юсси.

— Говори.

— Мне сдается, что ты словно стыдишься нашего брата. Вот скажи ты, Пааво, что такое, по-твоему, социалист — скотина или человек? Эти деревенские хозяйчики меня за человека не считают, черт побери!

— Ты человек, человек высшего сорта, — твердо сказал Турунен.

— Мне совершенно все равно, в какой бы партии кто ни был, будь он только честным работником!

— Я думаю, что хорошего работника и здешние хозяева уважают, — сказал Раймо и медленно выпил свой стаканчик.

— Да-а. Но ты все-таки против социалистов. А вот перед тобой сидит настоящий коммунист. Вот он — Пааво. Ты посмотри на него хорошенько.

— Ну что ты, Юсси, зачем ему на меня глазеть? Я член партии, которая существует вполне легально.

— Меня все эти партии не интересуют.

— Нет, Юсси, не сумел ты воспитать сына, — усмехнулся Турунен.

— А что я могу с ним поделать, если он в буржуйской школе ума набирался. Но ты взгляни, Раймо, на эти руки: веришь ли, они потрудились на своем веку!

— Потрудились, конечно. Но только в средней школе нам ничего такого не говорили, а преподавали географию, язык, математику, закон божий, историю.