Джулит Джедамус - Роман потерь

Всю вторую половину дня мои мысли захвачены охотой. Я видела происходящее так отчетливо, как будто это были нарисованные на ширме сцены, подобно тому, как видел охоту император, удобно расположившийся в паланкине среди мехов и подушек. Правители еще более несвободны, чем соколы, которые во время охоты получают несколько часов воли, прежде чем их возвратят обратно в клетки.

Я подумала о Канецуке: интересно, ездит ли он на охоту там, в Акаси, на своей занесенной снегом чалой лошади. Возможно, именно потому, что я тосковала по нему, поздно вечером я выехала в своем экипаже и наблюдала, как мужчины возвращались верхом через ворота Сузаку.

Снегопад прекратился, стало очень тихо. В безлунную ночь звезды сияли особенно ярко.

Мужчины громко кричали и смеялись, собаки скакали у их ног. Мороз инеем осел на крупах лошадей и на ярких плащах всадников. С седел свисали припорошенные снегом тушки убитых птиц. Они казались издевкой над самими собой. Журавли, чьи сказочные жизни грубо оборвали, выглядели тяжелыми и неуклюжими, как мешки с рисом. Парочки мандариновых уток оставались преданными друг другу даже в смерти. Ставшие вдруг жалкими шеи диких гусей, лишенных возможности протестовать против своей участи, раскачивались при движении лошади.

Чей-то крик привлек мое внимание. Я посмотрела в сторону ворот: несколько человек вносили во двор паланкин, крыша которого провисла от толстого слоя снега. Как они устали! Лицо одного из носильщиков было совершенно белым. Тут из паланкина вышел император, его глаза блестели, щеки пылали от выпитого вина, ему было жарко в теплой мантии.

Рейзей спал. Слуга подхватил его и передал императору, который настаивал на том, чтобы самому перенести его на носилки, на которых их доставят в Сейриоден.

Внезапно меня пронзила острая боль, у меня перехватило дыхание. Мой собственный сын никогда не узнает объятий родного отца. Никогда, даже во сне, не ощутит он этой особого рода нежности.

По слухам, бывший губернатор Ийё возглавил восстание на юге страны. Его люди захватили сотни лодок и совершают набеги по всему побережью. Даже на севере Кюсю поселения разграблены, а постройки сожжены. Однако мы не знаем точно, какие города подверглись нападению, я могу лишь надеяться, что мой сын в безопасности. С осени не получила от Такуми ни одного письма, но я связывала это с сильными ветрами и штормами на море, а не с опустошительными набегами разбойников.

Как тяжело пребывать в неизвестности! Не знаешь, можно ли верить молве. У императора много врагов, они есть даже в его собственной семье, и эти враги не считают зазорным распускать ложные слухи, лишь бы навредить его репутации. Его влияние в провинциях (смею ли я говорить об этом?) совсем незначительно, а известия, подобные этим, еще больше подрывают его власть.

Итак, я должна ждать так же, как жду писем из Акаси. К счастью, разбойники, кажется, не продвинулись севернее залива Сума. Если это не так, то мне следует бояться за Канецуке.

Вечер двадцать второго. Дождь и сильный ветер.

Будда во всех своих воплощениях — прошлом, настоящем и будущем — получил имена. У меня больше нет сил. Какие невзгоды должен вынести человек, чтобы искупить грехи, совершенные в течение года! Слова на санскрите звенели в моей голове, как металлические кольца на посохах священнослужителей.

После обеда я ожидала императрицу в ее покоях. Она чувствовала себя усталой после трех бессонных ночей, проведенных в молитвах, и хотела, чтобы я почитала ей стихи из Кокинсю.

Она попросила, чтобы ширмы с изображениями ужасов преисподней перевезли из Сейриоден в ее апартаменты — хотела изучать их на досуге.

— Взгляни на качество письма! — сказала она, указывая изящной рукой на особенно красивую сцену, которая изображала человека, страдающего от мук вечного падения. Он вытянул вперед руки, как будто пытаясь отгородиться от дующего ему в лицо черного ветра. Его рот был открыт, и я представила, как его вопль несется за ним, подобно белому хвосту кометы.

Да, живопись действительно оказалась превосходной. Одежды мученика были выписаны очень искусно, ужас на его лице передан всего несколькими выразительными мазками, точно положенными, — вот и все.

Я чувствовала себя больной. Не станет ли императрица возражать, если я ненадолго прилягу? Нет, конечно, нет, сказала она, и ее прелестно накрашенное личико тронула улыбка сочувствия. Она подвела меня к алькову за ширмами. Как только у меня перестала кружиться голова, я уснула и не видела снов.

Последняя ночь года.

Поздно вечером мы с Даинагон разговаривали в ее комнате, как вдруг услышали во дворе какой-то тревожный шум. Это был Охотник за Дьяволом. Мы осторожно отодвинули дверь, чтобы в щель мельком увидеть его. При свете неполной луны мы смогли рассмотреть только, что он был ярко-красного цвета, а его маска горела золотом.

Сопровождавшие его люди громко кричали и стреляли во все стороны деревянными стрелами, одна из которых попала в столб прямо перед нами и с шумом упала на ступени. Охотник за Дьяволом вскочил на крыльцо, размахивая копьем и высоко подняв щит, как будто отражая удар невидимого врага. Он находился так близко от нас, что я слышала его дыхание.

Вокруг него летали стрелы, и одна из них попала ему в руку. Он скривился якобы от боли и закричал. И все женщины засмеялись, услышав этот крик.

Через несколько часов, когда год благополучно завершился, я возвратилась в свою комнату. Из отдаленной части дворца доносились громкие крики и звенящие звуки туго натянутой тетивы — там артисты начали свое представление.

Когда я подошла поправить постель, то обнаружила на подушке маленький белый сверток. Я взяла его и развернула бумагу. Что-то тяжелое выскользнуло из нее и упало на пол. В темноте я на ощупь определила, что это такое. Это был наконечник стрелы.

У меня участилось дыхание. Я наклонилась, взяла щипцами уголек и при тусклом свете стала вглядываться в бумагу. На ней что-то было написано. Мазки толстые и неровные, но рука, вне всякого сомнения, была женская, хотя писавшая старалась изобразить детский почерк.

Там было всего две строчки:

Сегодня первый день Первого месяца. Мы стали на год старше, Канецуке и я.