Джулит Джедамус - Роман потерь

Когда-то я переживала другую весну. Она пребывала вне времени, ее украшали фениксы и цветы удумбары. Фениксы расправляли крылья, раздувая пламя собственного разрушения. С неба падали цветы. Я не видела яркого оперения фениксов и никогда не знала, какого оттенка цветы удумбары, но ощущала прикосновение их лепестков к лицу. Мои глаза были закрыты. Я была ослеплена, так же как и Канецуке. Оно полыхало, это время, снова и снова уничтожая нас и возрождая из пепла, подобно фениксу.

Вы могли бы спросить: неужели она была беспредельной, та особенная весна? Не была ли постель из благоухающих ветвей слишком узкой? Не был ли день слишком долгим?

Нет. Она не имела пределов. И нам не было нужды менять что-либо, не возникало желания куда-то двигаться. Мы составляли смысл существования и предназначения друг друга.

Так жили мы весной, которую создали сами. Мы создали деревья, лиственный шатер, фениксов и цветы. Мы создали собственное время. Каждое расставание было началом новой встречи. Каждый вдох означал и встречу, и прощание.

Кто скажет, сколько длился тот сезон? Кто знает, когда он может начаться снова? Возможно, он возвращается каждые шесть веков? Или он цветет раз в три тысячи лет, как удумбара? А может, любовь живет вечно, подобно власти императоров, тела которых превращаются в прах, в то время как их власть бесконечна?

Все они ложны, эти символы долголетия. Они существуют, потому что мы хотим думать, что они продолжают жить. Они возвращаются, потому что мы не можем вынести мысли, что этого не случится. Они так же далеки от нас, как красные лепестки мандаравы, которая цветет только в раю. И все же, когда я закрываю глаза, я их вижу. Да, вижу.

Я должна вознести благодарственную молитву богине Каннон. С моим мальчиком все благополучно. Сегодня ближе к полудню я получила письмо от Такуми. Письмо нескладное — она опростилась после стольких лет жизни в деревне. Но мне не следует быть неблагодарной. Письмо принесло хорошие вести, так не стоит придираться к его стилю.

Деревня, в которой они живут (я не должна упоминать ее название даже наедине с собой из опасения, что моя тайна может стать известной), не была разорена разбойниками, которые бесчинствовали в основном на побережье. Но, поскольку путешествовать во время беспорядков опасно, к ним редко приезжали торговцы. Последний раз они привозили товары на остров несколько месяцев назад, и сейчас уже ощущается нехватка риса и ячменя.

Я была счастлива наконец-то получить известия о сыне. Такуми переслала письмо с монахами, которые возвращались в свой монастырь около озера Бива. Их вера давала им силы не бояться разбойников, к тому же с них нечего было взять, кроме четок. Монах, должно быть, спрятал письмо у себя на теле, потому что оно пропахло одновременно благовониями и потом.

Моя посылка с чтением для сына не дошла до острова. Скоро я отправлю другую, хотя совсем не уверена, что Такуми ее получит. Надеюсь лишь, что, если ее украдут, она попадет в руки тех, кто умеет читать. Скорее всего, ее обменяют на несколько горстей риса. Тогда собранные мною истории пропадут, рассеются, как пиратские лодки в море, и все замысловатые сюжеты пропадут втуне.

Прошлой ночью я видела сон, как будто нашла серебряную булавку для волос, которую уронила несколько лет назад в пруд в Синсенен. Когда, проснувшись в смятении, я поняла, что это был только сон, мне припомнилась услышанная когда-то история о драгоценности, много лет пролежавшей на дне моря, пока одна ныряльщица не попыталась ее найти и преуспела, но заплатила за это непомерную цену.

История начинается с того, как один мальчик лет пятнадцати отправился в путешествие из своего дома в бывшей столице Нара к заливу Сидо. Он был сыном человека по имени Садасуке, происходившего из северной ветви семейства Фудзивара, поэтому у него были блестящие перспективы на будущее, хотя его мать, давно умершая, была незнатного рода.

Он почти ничего не знал о своей матери. На все вопросы о ней отец отвечал уклончиво. Но однажды, когда ему было восемь или девять лет, он услышал разговор слуг, которые говорили, что его мать сама зарезала себя ножом. Услышанное одновременно испугало мальчика и вызвало в нем чувство стыда, и он задумался, не это ли явилось причиной отчужденности отца и ненависти его жен.

Его мучили видения, в которых его мать стояла перед ним, раненая, истекающая кровью, и гладила его по волосам липкими от крови руками.

Позже, в один из знойных дней Шестого месяца, он услышал, как две молодые жены его отца, погрузив ради прохлады руки в сосуды с ледяной водой, говорили о его матери. Женщины были в легких белых одеждах и красных шароварах, они закатали длинные рукава, выставив напоказ свои руки.

— Он никогда не любил ее, — сказала одна из них, — единственное, чего он хотел, — завладеть той драгоценностью.

— Почему же тогда он так долго ждал? — спросила другая, отирая лоб мокрой рукой. — Зачем бы такому человеку, как он, жить целый год в рыбачьей деревне у залива Сидо?

— Как я ненавижу эту его драгоценность. — Мальчик никогда не видел ее, она хранилась под защитой священников в храме Кофукудзи. Но он слышал, что она была блестящая и ограненная и в ней отражался лик Будды Шакьямуни, но не верил этому.

— А мальчик, — сказала первая жена, — очень похож на нее. У него руки рыбака и волосы грубые, как водоросли. Подумать только, что он обеспечен лучше, чем наши сыновья.

Так мальчик узнал, что отец жил с его матерью у залива Сидо. Может быть, если он отправится туда, то найдет кого-то, кто знает ее историю. Он уехал тайком, подкупив конюшего куском шелка, который взял из запасов отца.

Несколько дней он бродил по берегу и наблюдал за ныряльщицами. Это были молодые женщины с шишковатыми пальцами, исколотыми морскими ежами, и тонкими гибкими телами, которые, казалось, не могли выносить избытка воздуха. Женщины избегали его, а он был слишком застенчив, чтобы расспрашивать их.

Однажды вечером, прогуливаясь по берегу залива, он заметил в сумерках приближавшуюся к нему фигуру. Когда она подошла достаточно близко, стало ясно, что это женщина. Она была молодая и изящная. Ее волосы и одежда были мокрыми. В одной руке она держала серп, в другой — корзинку с моллюсками.

Она остановилась и посмотрела на него, и что-то в ее лице придало ему смелости. Он спросил, кто она и откуда родом. Она, как он и предполагал, была ныряльщицей и родилась неподалеку, в деревне Амано. Тогда он спросил, слышала ли она о другой ныряльщице, которая около двадцати лет назад влюбилась в мужчину благородного происхождения из клана Фудзивара по имени Садасуке.